Распутин

И было решено осторожно подготовить мать, а в следующее же воскресенье позвать Гвоздевых - о будущей свадьбе никто не говорил, потому что это само собой разумелось, - и все объявить. Но как только начали они подготовлять Серафиму Васильевну, она - как это всегда бывает с такими подготовками - с первых же осторожных, неясных, отдаленных слов поняла все, побледнела и ничего не сказала. Но с этой минуты часто и днем, и ночью Галактион Сергеевич заставал ее на коленях перед осиянным лампадой образом в горячей молитве. Он ходил вокруг нее на цыпочках и был особенно учтив с нею. А сам часто уединялся в своем крохотном кабинетике.

В воскресенье вечером - вечер был холодный, звездный, ядреный - к Похвистневым пришли Иван Николаевич с Марьей Ивановной, Таня и Ваня. Квартира у Похвистневых была маленькая, чистенькая, но очень скромная. От былой родовой роскоши сохранились только почему-то великолепные массивные часы из черного мрамора, изображавшие знаменитого торвальдсеновского льва. Они торжественно стояли на особом столике в простенке под огромным стеклянным колпаком - точно это был тихий алтарь всему похвистневскому прошлому, чему-то угасшему, но бесконечно дорогому. Тихая, величественная, как королева, всегда вся в черном, с бледным выразительном лицом и большими черными, подернутыми слегка грустью глазами Серафима Васильевна, как всегда, сдержанно-ласково встретила близких людей и с особенной сердечностью приласкала всегда веселую Таню.

Разговор в маленькой, теплой и уютной столовой против обыкновения не вязался. Точно в самом воздухе было что-то такое, что тревожило всех.

Были паузы, была привычная напряженность, была даже неловкость. Володя был нервно весел, но теперь его веселость на заражала.

- Вот вы как-то изволили выразить мысль, Иван Николаевич, как ошибочно говорят, что старость не радость... - сказал не без усилия Галактион Сергеевич. - Представьте себе: вы правы... В последнее время в эти дождливые вечера я от нечего делать стал приводить в порядок наш скромный теперь семейный архив, и вы не можете себе представить, сколько тихих и высоких радостей нашел я среди этих пожелтевших, а часто и совсем истлевших бумаг! Молодежь, конечно, меня не поймет, но вам это близко. И между прочим - это будет и тебе интересно, мама - вспомнил я одну забавную историйку, которая произошла у нас в Подвязье, когда меня и на свете еще не было...

- Очень интересно! - поддержал его Иван Николаевич. - Я люблю нашу старину, а в особенности все эти мелочи, знаете... В мелочах- то и есть весь букет...

- Вы совершенно правы. Как вам известно, мой отец вел очень широкий образ жизни, жил настоящим grand seigneur...[43] - продолжал Галактион Сергеевич. - Одевался он даже в деревне умопомрачительно. И был у него эдакий пунктик: никогда не носить один и тот же жилет два дня подряд. И в гардеробе его было поэтому ровно триста шестьдесят пять жилетов, и камердинеру были даны точные и строгие инструкции, в какой очереди подавать их. Ты послушай, мама, это очень любопытно... - мягко призвал он к вниманию глубоко задумавшуюся о чем-то жену.

- Да, да, я слушаю, голубчик... - встрепенулась та и подавила вздох.

- Да... И вот раз, - с грустной улыбкой продолжал Галактион Сергеевич, - приезжает в Подвязье Анна Михайловна Званцева, его кузина из очень обедневшего рода, со своим сыном Васей...

- Позвольте: Василий Званцев... - вспомнил Иван Николаевич. - Есть сенатор такой у нас, председатель комиссии по пересмотру законов...