Распутин

В самом деле, что он будет делать там, на фронте? Смотреть, как люди страдают и умирают? Но разве он не видел страданий и смерти несчастного Коли Муромского? Для того чтобы получить картину войны, нужно хорошо знакомый ему лазарет на Дворянской помножить на миллион, только и всего. А подвиги самопожертвования, геройство, любовь к родине? Да, он знает, что есть и это, но плачущий Коля Муромский и есть результат чьего-то самопожертвования, геройства и любви к родине, и Коль таких - миллионы, миллионы... Нет, он знает все, что есть там, и делать ему там нечего: сказать то, что у него в душе, ему не дадут, да и сам он не посмеет, а ходить и ужасаться можно и дома-

Усталый, он шел по Газетному переулку. Ему хотелось есть. Налево заметил он старинный белый особняк, на котором висела вывеска вегетарианской столовой. Он вспомнил, что Сергей Терентьевич, много работавший в толстовствующем «Посреднике», хвалил ему это учреждение: и чисто, и вкусно, и недорого, а в особенности нет этого кабацкого привкуса в обстановке. Евгений Иванович вошел в красивый вестибюль, разделся и, получив номерок, по довольно неопрятной лестнице с золочеными перилами поднялся в столовую. В больших комнатах с бесчисленными портретами Толстого по стенам было не особенно опрятно и пусто: обеденный час уже прошел. Несколько девиц лениво прибирали столы. Другие развязно сидели на окнах, на столах, на стульях и чесали языки. Одна из них, стриженая и явно с идеями, подошла к нему и невежливо вполоборота спросила, что ему надо. Он заказал себе два блюда, и девица, не торопясь, вразвалочку пошла куда-то. По всему видно было, что ей на посетителя наплевать. И долго ее не было.

В комнату между тем все собирались какие-то люди в косоворотках, блузах и скромненьких пиджачках, которые здоровались один с другим, садились группами и спрашивали себе чаю, кто фруктового, кто настоящего. Девицы с полным неудовольствием подавали им требуемое. Заведующая столовой, полная румяная дама, стриженая, в очках, и, видимо, ее помощник, высокий румяный и седой господин с постоянной ласковой улыбкой на губах, несколько раз присматривались к Евгению Ивановичу, и наконец помощник с улыбкой подошел к нему и очень важно осведомился, не из приглашенных ли он?

- Из каких приглашенных? - удивился Евгений Иванович.

- А у нас сегодня обычная беседа наша, так что...

- Ах, извините, я совершенно не знал... - сказал Евгений Иванович. - Я сейчас пообедаю и уйду...

- Нет, нет, зачем же? С кем имею я честь говорить?

- Мне рекомендовал вашу столовую мой друг Сергей Терентьевич Степанов, - назвав себя, сказал Евгений Иванович. - Вот я и зашел познакомиться. Я не знал, что в эти часы неудобно...

- Нисколько, нисколько, уверяю вас... - возразил настойчиво румяный господин, улыбаясь. - Напротив, мы будем очень рады. Но вы знаете, время какое! Хотя нам скрывать и нечего, но... тем не менее... А вот и Владимир Григорьевич... Сейчас начнется беседа... Пожалуйста, пожалуйста...

В комнату входил плотный тяжелый человек лет побольше пятидесяти, просто и даже немножко небрежно одетый, с длинными, зачесанными назад волосами. Евгений Иванович сразу узнал его по портретам: это был знаменитый друг Толстого - Чертков. Его встретили очень почтительно. Он был со всеми сдержанно любезен и говорил тихим, как будто даже вкрадчивым голосом. Из других комнат вышло еще десятка два-три таких же сереньких людей, которые скромно расселись по стульям и приготовились слушать. Евгений Иванович торопливо доел свои блюда, холодные и невкусные, - девица подала их оба сразу - и попросил себе чаю.

- Вам какого? - сурово спросила девица, глядя в окно.

- Чаю... Обыкновенного чаю... - как бы извиняясь, повторил он.

- И во фруктовом чае тоже нет ничего необыкновенного... - сказала девица и опять куда-то пошла, и по спине ее было видно, что и на гостя, и на чай, и на все на свете ей наплевать.

Евгению Ивановичу стало даже завидно на эту ее уверенность в себе.

Между тем беседа рассевшихся вкруг Черткова опростеновцев начала оживляться. Евгений Иванович заглазно не любил Черткова - как и вообще людей, которые все знают, - и потому старался быть особенно беспристрастным к тому, что тот своим тихим кротким голосом говорил.

- Но ведь нужна же последовательность... - срывающимся басом, хмурясь, говорил какой-то великовозрастный гимназист с лицом в прыщах. - Если нельзя зарезать теленочка, то нельзя раздавить и земляного червя.

- Разумеется, нельзя... - кротко сказал Чертков.

- А мы все-таки давим... - еще более нахмурился гимназист. -

Да что черви - миллионы людей давят сейчас на фронте, и мы ничего, сидим вот, пьем какой-то ерундовский чай из листиков, ведем душеспасительные разговоры...

- Это очень русский подход к вопросу: или все, или ничего... - кротко отвечал Чертков. - Правильный подход к делу вот: если не все, так хоть что-нибудь. Мы должны поставить себе идеал, а затем по мере сил к нему приближаться. Я приближаюсь на один шаг, вы на десять, еще кто-нибудь на пятнадцать. Идеал вегетарианства ясен: не убий!

- Ничего не убий?