Распутин

- При чем тут Сонечка? - с неудовольствием отозвался Евдоким Яковлевич. - Сонечка тут только сбоку припека. Сонечка - это то яблоко, которое раскрыло Ньютону закон тяготения... Что православие умирает, это ясно всякому чуткому человеку. Григорий Николаевич вот и с ним тысячи тысяч сектантов пробиваются от наших бесталанных батюшек к фиваидским старцам, а я говорю: пойдемте к старцам своим, к тем, чей прах мы попираем теперь вот ногами...

- Но ведь все это только красивые фантазии... - сказал Евгений Иванович. - Что умерло, то не воскресает...

- Вот! - насмешливо уронил Евдоким Яковлевич. - Почему это более умерло, чем... мертвый еврей, которому мы поклоняемся в нашей земле? Живая вода лишь замутилась, и наш языческий Светлояр нужно только очистить от поповской копоти... Фантазия, говорите вы? Ну и пусть фантазия - лучше жить красивой фантазией, чем некрасивой действительностью...

- Ну, с этим, пожалуй, я спорить не буду... - мирно и душевно сказал Евгений Иванович. - Хотя... - он запнулся.

- Что же вы замолчали? Что - хотя?

- Хотя... Григорий Николаевич будет вот творить умную молитву, вы - будете восстановлять поверженные Владимиром перуны, ученые общества заседают, политики спорят, музыка гремит, штандарт скачет, а... а мужики вокруг ругаются матерно и утопают в водке и гниют в сифилисе...

Наступило продолжительное молчание. Среди звезд мерцали золоченые куполы старых соборов, внизу катила свои тихие воды старая Окша, и темнели по горизонту лесные пустыни, над которыми все стояло широкое, мутно-багровое зарево.

- Мужики... - тихо и печально повторил Евдоким Яковлевич. - Кошмар!.. И что вас дернуло... напоминать? Ведь имеем же мы право отдохнуть хоть немножко, хоть изредка...

- Как же отдыхать, когда под ногами... трясина? - так же тихо отозвался Григорий Николаевич. - И... может быть, все... эти устремления наши... только соломинка, за которую хватается утопающий?

И опять начался надрывный разговор, единственным осязательным результатом которого было ясное сознание безвыходности.

И долго в эту ночь светился синий огонек лампы в широко раскрытые окна Евгения Ивановича, и в его секретной тетради прибавилось еще несколько страничек:

«Интересный вечер... - писал он. - Всех этих людей, несмотря на все их резкие различия между собой, объединяет одна общая черта: необычайная идолопоклонническая вера их в силу идеи и слова человеческого и вытекающая из этой веры необычайная самодержавная власть идеи над нами. Все они люди более или менее образованные и, во всяком случае, начитанные, и потому, казалось бы, они должны были бы знать, продумать до конца режущий глаза дЭакт быстрой смены идей, владеющих человечеством, необычайное разнообразие и противоречивость и легковесность бесчисленных правд человеческих, одна другую страстно пожирающих, одна другую с величайшим напряжением стремящихся превратить в ложь. Но точно пораженные какою-то странной слепотой, они этой единственной бесспорной правды не видят, и каждый страстно верит в свою личную маленькую правду, как в единую вселенскую спасающую истину...