Граф - небольшого роста, просто одетый, с живым выразительным лицом и черными глазами, - был несколько удивлен и даже шокирован не только почтительным, но даже подобострастным приемом, который был сделан в губернаторском доме его дорожному компаньону. Сам он усвоил с Григорием тон шутливый и независимый, не без некоторой иронии, которой, по его мнению,
Разговор подобострастно вертелся вокруг царской семьи, а в особенности вокруг больного цесаревича. Граф держался молчаливо и рассматривал альбомы недавнего путешествия царя в этот окшинский край, потом к гробнице князя Д. М. Пожарского в Суздаль, а оттуда в Кострому, к колыбели его династии...
Граф Михаил Михайлович был не только очень образованный, но даже почти ученый человек. В древнем мире он был как дома, мог целыми страницами цитировать греческих и латинских авторов, легко и красиво писал стихи и по-французски, и по-итальянски и любил иметь на все свой собственный и по возможности оригинальный взгляд, который свидетельствовал бы всем о его полной независимости. На Россию граф отчасти поэтому смотрел подозрительно, с недоверием. Самое существование ее на песках и болотах под шестидесятым градусом северной широты он считал историческим парадоксом и был убежден, что это историческое чудо было сделано усилием нескольких исключительно даровитых поколений во главе
с императорами вроде Петра I или Николая I и что чудо это в наш усталый сумеречный век продолжаться не может. Основное несчастие России в том, что, дочь азиатского Хаоса и Анархии, она не имеет, как другие европейские государства, под собой прочного фундамента греко-римской культуры. В будущее ее граф не верил и потому старался приумножать свои личные достатки и временами возил деньги в английский банк. Он был скуп до мелочности и даже бессердечен: в своем богатом имении он питался почти одним кислым молоком, утверждая, что умеренность в пище очень полезна, причем приводил ряд цитат из древних авторов, а официантам в ресторанах или на вокзалах давал самые жалкие гроши, потому что нельзя развращать народ сумасшедшими подачками, и говорил, что не выносит никаких жалоб.
- Когда мне плачут в жилет, je me raidis[4]... - говорил он. Положений, когда люди плачут не
Словом, это был человек, интеллект которого расцвел пышным пустоцветом, а все остальные стороны души человеческой в нем были задавлены и принесены в жертву Bank of England[5]. И его не любили - в особенности простой народ и дети, чувствуя за ним какую-то темную и враждебную им силу.
- Что же, погостить в богоспасаемом граде нашем думаете? - вежливо осведомился у Григория архиерей. - К Боголюбимой съездили бы, молебен бы Матушке отслужили...
- И всей душой рад бы, да никак невозможно... - отвечал Григорий. - Должно, с царевичем опять что-нибудь приключилось: сама мамаша телеграм подала, что выезжай, дескать, Григорий, немедля. И на вечер-то здесь я остановился только потому, что вот греховодник граф уговорил. Да, признаться, и притомился дорогой. На пароходе еще ничего, а в вагоне прямо терпенья от жары нету: весь разопрел!
В хорошеньких черных глазках вице-губернаторши запрыгали веселые бесенята. Губернатор строго нахмурился: народное выражение - только и всего!
- И извините, Григорий Ефимович, за нескромный вопрос... - как-то вкрадчиво спросил он у старца. - Что же вы пользуете его высочество - я хочу сказать, наследника-цесаревича - снадобьями какими народными или, может, заговоры у вас есть? Конечно, если это не секрет... - с большой почтительностью добавил он.
- Нет, снадобий у меня никаких нету... - отвечал Григорий. - А вот просто возьмет мама - я царицу так зову, мамой, попросту, по-мужицкому... - возьмет она с меня вот хошь эту жилетку, прикроет ей болящего отрока своего - глядь, и здоров...
- Удивительно!.. Поразительно!.. - подобострастно воскликнул губернатор. - Это превосходит всякое человеческое понимание!..
- И что же говорят врачи? - осведомилась губернаторша. - Ну, Боткин там и другие?..
- А я не знаю, матушка-хозяюшка, что они говорят... - просто отозвался Григорий. - Потому как это дело до меня некасаемо... Я на Божье изволенье только полагаюсь...
- Вот это так! - сухой головкой кивнул архиерей.
- Николай Николаевич Ундольский! - распахнув дверь, негромко доложил выдрессированный лакей.