Распутин

В гостиную вошел высокий, худой, лысый, но, по-видимому, еще молодой человек, один из магнатов губернии, губернский предводитель дворянства. Лицо его, усталое и бледное, всегда легонько подергивалось, и он то и дело жмурил глаза, как будто в них попал мелкий песок. Зиму он неизменно проводил в Ницце, а лето в своем огромном имении под Окшинском, где у него был выстроен - еще дедами - великолепный дворец, свой театр, своя церковь. И хотя охотником он не был, но по традиции держал огромную псовую охоту. Он постоянно хворал, и окшинцы, народ на язык вообще острый, смеялись между собой, говоря, что без доктора он и до ветра сходить не может.

Николай Николаевич любезно поздоровался со всеми, и, когда хозяйка представила ему Григория, он несколько пугливо подал ему руку и посмотрел на него так, как посмотрел бы на говорящего тюленя или другую какую несообразность - не чудо, чудес для него давно уже не было, но только несообразность. Но увидев, что Григорий держится спокойно и говорит человеческим языком, он почти тотчас же забыл о чудаке - он ни на чем не мог сосредоточить своего внимания надолго - и обратился к графу Михаилу Михайловичу:

- А давно мы не видались с вами... Что?

- Давно. Но я просил вас сто раз не повторять ваше что... - с шутливой строгостью сказал граф. - Когда вы, наконец, оставите ваши дурные привычки?

Николай Николаевич засмеялся неуверенно и слабо.

- Но куда вы исчезли тогда с Ривьеры так внезапно?

- Я выиграл в Монте-Карло около пятидесяти тысяч франков и, чтобы денежки даром не пропали, поехал в Сицилию, оттуда в Грецию, потом в Египет и Палестину и на храме Баальбека закончил свое интересное путешествие...

- Tout seul[6]? Что?

- Tout seul comme toujours[7]... - отозвался граф. - Я совсем не такой сластена, как вы, и человек расчетливый: зачем возить с собой то, что можно найти везде? Но pardon[8]... - прервал он себя и обратился к сестре: - Barbe, если ты хочешь накормить нас на дорогу, то медлить не следует: время! Ты знаешь мое правило: никогда не опаздывать, но и никогда не торопиться...

- Знаю, знаю, все будет вовремя...

И в ту же минуту отворилась дверь, и лакей доложил:

- Кушать подано...

- Ну, вот видишь... - улыбнулась губернаторша брату.

- Спасибо. И все-таки прикажи подать автомобиль пораньше...

- Неисправим!

- Горбатого исправит только могила...

- Прошу, господа... Григорий Ефимович... Ваше преосвященство...

Все общество двинулось в столовую - огромную комнату, отделанную в том тяжелом, условно-русском стиле, который так нравился некоторым немцам: тут были и петушки, и полотенца, и сулеи, и даже прозеленевшие шлемы, и грубо расписанные чашки и тарелки, и, конечно, в переднем углу висела большая и старинная икона с вербочками и пасхальным яйцом на шелковой ленточке: Борис Иванович фон Штирен любил все русское доводить до точки.

Лакеи отодвинули стулья и осторожно, вежливо косились на широкую, бородатую фигуру Григорья; темные слухи о силе его при дворе дошли и до них. Как почетного гостя Григория посадили по правую руку от губернаторши. Лариса Сергеевна все смотрела на него выжидательно своими смеющими задорными глазками, ожидая от него какого-нибудь крутого словечка или какой-нибудь нелепости, о которой можно было бы потом со смехом и всякими преувеличениями рассказывать по городу. Григорий подметил ее усиленную внимательность и, вдруг погрозив ей пальцем, проговорил благодушно:

- Ну, ты смотри у меня... Стрекоза!

Лариса Сергеевна весело расхохоталась, и все улыбнулись.

- Qu'est ce qu'il a dit[9]? - переспросил Николай Николаевич и снова посмотрел на Григория, как на тюленя.

Ужин был какой-то двойной, нелепый: с одной стороны, надо было показать влиятельному гостю истинно русский дух дома и угодить ему - он в представлении хозяев должен был приналечь именно на русские блюда, - ас другой стороны, нельзя было этими, большею частью тяжелыми блюдами угнетать графа, а в особенности Николая Николаевича. Но к безмолвному удивлению всех Григорий тоже охотно склонялся к блюдам кухни французской и довольно умело обходился с шампанским, хотя и заметно было, что вино вызывает у него усиленную отрыжку, что чрезвычайно смешило Ларису Сергеевну. Вино развязало языки всем.

- Нет, в чем я особенно несказанно завидую вам, Григорий Ефимович, - ласково говорила губернаторша, - так это вашей близости к царской семье! Не знаю, я, кажется, полжизни отдала бы за счастье видеть их ежедневно, а в особенности этих очаровательных девушек, великих княжен, а еще особеннее этого нашего несравненного ангела, цесаревича!

- Так чево ж ты тогда уехала в такую дыру? - с добродушной грубостью проговорил Григорий, уже положивший один локоть на стол. - И жила бы в Питере или в Царском...

- Мы люди служащие... - вставил вице. - Куда нас пошлют, туда и должны ехать. Повиновение первый долг наш...

- Ну, пошлют... - усмехнулся Григорий. - А ты умей так дело повернуть, что не токма чтобы тебя не отсылали, а и рад бы уехать, да за обе полы держут...