Распутин

Царскосельские часовые с почтительным ужасом пропустили автомобиль за чугунную решетку, и машина, бархатно хрустя по гравию, подкатила к дворцу. Выбежавшие из вестибюля лакеи подобострастно высадили Григория и Вырубову, и они, незаметно расправляя затекшие ноги, вошли во дворец.

- Ну, ты иди, скажи там Сашеньке... а я... того... до ветру пройду... - проговорил Григорий.

Вырубова слегка зарумянилась и, наклонив голову, торопливо прошла на половину Александры Федоровны. Вся обстановка тут была уютна и проста той простотой, которая стоит огромного напряжения ума и воли и огромных денег. Но все же это был в общем не дворец императора огромнейшей страны, а скорее, хороший загородный дом очень богатого человека, и только бесчисленные рати невидимых шпиков да караулы видимых солдат говорили о значении этого скромно-богатого дома.

- Ну? - жадно устремилась навстречу Вырубовой царица, когда-то красивая - сухой английской красотой, - а теперь уже привядшая женщина с большими страдающими глазами.

Вырубова порывисто и страстно обняла ее.

- Привезла! - бурно-радостно проговорила она.

Чрез несколько минут Григорий уже сидел на мягкой оттоманке, а против него, ненасытно глядя в его землистое лицо исступленными глазами, сидела Александра Федоровна. Вырубова стояла за ее креслом. На столе перед Григорием стоял на серебряном подносе завтрак: кофе, яйца, масло, ветчина. Друг должен был тут же, на ее глазах, подкрепиться с дороги. И он ел и слушал ее беспорядочную речь. Она готова была пасть пред ним на колени, целовать эти корявые руки, такие неуверенные в обращении с серебром и тонким фарфором, руки, в которых лежало спасение ее сына, а следовательно, и династии всей, и России, но она должна была сдерживаться и от волнения напряженно краснела пятнами и путалась в русской речи, в которой она, несмотря на все старания, все же не была еще достаточно тверда.

- Да что ты какая беспокойная, Господь с тобой, мама? - говорил

Григорий грубовато и благодушно: этот тон тут нравился больше всего. - Нешто так можно? Ты должна и себя соблюдать...

- Ах, Боже мой, ты в твоей простоте не подозреваешь и сотой доли того, что приходится мне переживать! - воскликнула царица и опять покраснела напряженно. - Вокруг хитрые и жадные люди с их вечными интригами, в которых прямо немыслимо разобраться: так все опошлели и изолгались! Слушаешь его и думаешь, что это самый преданный человек тебе, а оказывается, что ему нужен только чин, орден, деньги. А там, - сделала она неопределенный жест за окна, в которые смеялось солнечное утро, - эта несносная Дума с ее подкопами и борьбой за власть, эта распущенная печать, для которой нет уже, кажется, ничего святого, усиленная работа красных и жидов. А над всем этим милый, добрый, необыкновенный Ники... ангел, а не человек... но такой нерешительный, такой слабый! И в довершение всего - Алексей. Ах, Боже мой! - схватилась она вдруг за голову жестом бесконечного отчаяния. - Сколько лет так страстно ждала я его... и боялась и ждала... и надеялась на чудо, что Господь услышит молитвы мои, увидит слезы мои, сжалится надо мной и над Россией... избавит его от этой страшной болезни, одна мысль о которой приводила меня в ужас... Но вот родился он и... горе, горе: проклятая болезнь наша была в нем! И я, одна я виновата в этом!

По ее искаженному страданием лицу покатились тяжелые слезы.

- Ну разве так можно? - со слезами вмешалась Вырубова. - Ты Бог знает уже что говоришь...

- Нет, нет, мама, так я тебе не велю! - решительно сказал Григорий. - Ето так не годится! Болести от Бога, а не от нас - значит, такова его воля святая... Но он посылает болесть, он же дает нам и средствия... - говорил он проникновенно и сам в эту минуту верил в то, что говорил. - И не тревожься так: покедова я тута, ничего не бойся, отрок твой будет и жив, и здоров. И папу нашего мы подвинтим. Царю надо быть построже, что верно, то верно. А ты покажи мне, между прочим, отрока-то, надежу-то нашу расейскую... Вели-ка позвать его... И девки здоровы?

- Все здоровы, спасибо... - отвечала, успокаиваясь немного, Александра Федоровна и позвонила, но тотчас же спохватилась и нервно обратилась к Вырубовой: - Ах, Аня, дружок, мне не хочется, чтобы чужие люди входили сюда... пойди и распорядись, чтобы позвали всех и чтобы сказали и Ники.

Вырубова пошла исполнять поручение, но в дверях столкнулась с государем, который входил в комнату со своей обычной, точно отсутствующей улыбкой, - маленького роста, с прекрасными глазами, в простом белом кителе.

- Приехал? - просто обратился он к Григорию и троекратно поцеловался с ним. - Ну, очень рад. А то она совсем извелась без тебя...

- Да уж я побранил ее... Я свое дело знаю... - отвечал все в том же тоне Григорий. - Ее побранил, и тебе тоже на орехи достанется, папа... потому и на тебя уж мне крепко нажаловались...

- В чем же я провинился? - садясь, с улыбкой спросил государь.

- Строгости всё не показываешь, добёр больно ко всем, вот в чем... - говорил Григорий, макая куском ветчины в горчицу. - Царь ты али нет?