Распутин

Евгений Иванович встретил его, как всегда, радушно, с видимым удовольствием. Ему не только просто был симпатичен, но и интересен и поучителен этот самородок, этот - как иногда хотелось верить - представитель нового нарождающегося крестьянства, знающего, что ему нужно, хозяйственного, трезвого, энергичного. У Евгения Ивановича уже сидел за стаканом горячей воды - чай он находил излишним - Григорий Николаевич в своих веревочных бахилках и заношенной, какой-то уже пегой блузе. Он как будто еще похудел от своих аскетических упражнений, и лицо его светилось еще большею кротостью и как будто легкою печалью...

- А мы только что в редакцию собрались... - сказал Евгений Иванович, пожимая руку деревенскому гостю. - Вы ничего против не имеете? А то здесь будем угощать вас чаем...

- Нет, напротив, я буду очень рад повидать всех...

- И отлично! Кстати: редакция решительно забраковала вашу статью о земских школах. За напечатание ее был только я, а все остальные против. Впрочем, все равно в этом виде цензура едва ли бы пропустила ее: много там мыслей еретических! Так идем?

- Идем, идем...

Они вошли в редакцию, когда маленький Афанасий с большим достоинством разносил всем на подносе чай с лимоном. Сергея Терентьевича все встретили с выражениями шумного удовольствия. Тут был и Петр Николаевич, и притихший и печальный Евдоким Яковлевич - связь с Дарьей у него установилась-таки, и это тяготило его, - и угрюмый Миша, которого раздражало присутствие нарядной и веселой, как всегда, Нины Георгиевны, и Митрич, непричесанный, дурно одетый, рассеянный.

- А князь где же? - спросил Сергей Терентьевич.

- Князь в Москву поехал, все насчет революции хлопочет... - засмеялся Петр Николаевич. - А Станкевича увезла его Евгения Михайловна на теплые воды...

- О них знаю... - улыбнулся Сергей Терентьевич. - Он недавно прислал мне письмо: уговаривает меня не разрушать общины, не выходить на хутор, чтобы не сыграть в руку правительству... А кстати, что слышно о коммуне тамошней?

- Энергично налаживают дело... - отвечал Митрич. - Отсюда в коммуну поехал только Ваня Гвоздев, гимназист - вы, кажется, его встречали у меня? - Сонечка Чепелевецкая да дочь отца Федора из Княжого монастыря... Станкевичи отказались... Ну а у вас что новенького в Уланке?

- У нас все то же... - отвечал Сергей Терентьевич, и его оживление от встречи с приятелями сразу потухло. - И пить будем, и гулять будем, когда смерть придет, помирать будем...

- Ну, вы известный пессимист! - засмеялся Петр Николаевич. - Если бы мы все были так похоронно настроены, то хоть лавочку закрывай... А, Нина Георгиевна?

- Нет, лавочку закрывать я не согласна! Будем воевать... - улыбнулась та и еще уютнее пристроилась в уголке дивана на своем обычном месте.

- Я давно предлагаю вам, господа: приезжайте ко мне гостить по очереди... - сказал Сергей Терентьевич. - Должны же видеть хоть изредка настоящий народ! Поживет один кто-нибудь месяц-другой, потом другой приедет... Может быть, вы будете тогда помилостивее к моим статьям...

- Да нельзя же так пугать людей, батюшка! - воскликнул Петр Николаевич. - Вон вы земство в вашей статье о школах разделали так, что небу жарко... Это значит играть в руку тем, которые и так ведут против земства войну. Как же можем мы помогать им?

- Я не хочу никому помогать. Мы должны говорить только правду... - сказал Сергей Терентьевич. - Если земство ведет свои дела плохо, надо сказать это откровенно, а не прятать правды, которую все равно и не спрячешь. Я этой политики вашей никогда не понимал и не понимаю...

- Нельзя в нашем деле без политики!

- Лучшая политика - это правда!

Завязался длинный, горячий и бесплодный спор, который кончился тем, что чай у всех остыл и каждый остался при своем прежнем мнении.

- Самое тяжелое в жизни для меня - это то, господа, что вы не хотите видеть своего народа таким, каков он есть... - с горечью сказал Сергей Терентьевич. - Что я, враг ему, что ли? Зачем мне клеветать на него? Ведь я живу с ним вместе... Вот иду я на днях Медвежьей горой, где теперь Кузьма Лукич церковь строить начал... Прежде всего вы должны были видеть, что у нас делалось на закладке храма! Это был настоящий Содом и Гоморра...

- Слышали. Но при чем тут народ? Это бесится буржуазия со своими прихвостнями... - сказал Миша угрюмо.

- Народ принимал в этом самое горячее участие! - отвечал Сергей Терентьевич. - Но оставим это: ну, закладка там, обычай, ничего не поделаешь... Но вот еду я на днях из лесу и остановился посмотреть на работы: ведь от матерщины стон стоит вокруг, ведь без гнусной ругани он ни одного кирпича не положит! А ведь это храм Божий строится...

- Ну и что же? Просто поганая привычка, только и всего... - горячо возразил Евдоким Яковлевич. - А видали вы, как у нас Боголюбимую встречают в мае? Ведь в крестном ходе этой весной не меньше двухсот тысяч человек было!