Распутин (др.издание)

Но человек с фальшивым именем уже не слушал: они хотят победить ту старую, проклятую, полную суеверий жизнь, а она вот все же, как туман, ползет к ним сюда, ползет через стены, ползет через проволочные заграждения, мимо их пулеметов и броневиков и латышей и тенями своих окутывает их со всех сторон! Он машинально вынул из жилета и сунул старику золотой — он любил быть шикарным и удивить — и торопливо пошел вон. Удивленный старик разглядел при свете лампады золотую монету — давно уж не видывал он их… Теперь это было целое богатство. И хотя у него не было теплых подверток, а старые ноги так тяжело в стужу мозжило, он обратился к черным ликам и, усердно помолившись, положил золотую монету к неугасимой на гробнице грозного царя…

А человек с фальшивым именем, с холодными, как лед, и мокрыми руками и ногами, с горящей головой уже шагал взад и вперед по длинному тротуару, что идет самым краем обрыва мимо дворцов и соборов от самой Кутафьи до Спасской башни, на которой уже замолкли пробитые большевистским снарядом ее милые куранты… И все думал и передумывал он свои тяжелые думы, которых он не открывал никому.

Если бы раньше, тогда, в женевском подполье, ему, нищему жидку, сказали бы, что он и его однокашники-приятели, богатые, как и он, только одними фантазиями и злобой, будут жить во дворцах величайшей империи, разъезжать на царских автомобилях, приказывать заслуженным боевым генералам, он, конечно, только рассмеялся бы, а вот это чудо из чудес совершилось, и вот в этих ледяных мокрых руках лежит теперь жизнь и смерть миллионов людей. Все они на людях делали вид, что все случившееся вполне естественно, даже научно, что решительно ничего удивительного в феерической перемене судьбы их нет, но на самом деле все они до сих пор никак не могли поверить реальности свершившегося и все ждали, что вот еще мгновение, и они проснутся у себя в нетопленой мансарде где-нибудь на Каруж в Женеве.

И тогда всем им, распаленным фантастам, казалось, что стоит только свергнуть злое, ничтожное, но организованное меньшинство, как рабочие массы разом расправят свои могучие силы и немедленно сотворят чудо новой жизни. Первая часть чуда, по его мнению, совершилась уже, но совершенно неожиданно, вместо торжественного преображения человечества и всей жизни его, жизнь эта превратилась в такой ад, в такие дьявольские бедствия, что даже у него, самоуверенного газетчика с фальшивым именем, иногда бессонной ночью холодела душа. И тысячи раз спрашивал он себя, как же, собственно, это случилось, но душа его точно билась о какие-то мрачные извечные стены и не получала никакого ответа.