Распутин (др.издание)

— Потом, потом!.. — нетерпеливо отозвался Евдоким Яковлевич. — Об этих пустяках потом, а то это заведет нас в такие дебри Индостана, что и не выберешься. Давайте говорить сейчас о главном. А главное вот что: здесь, в этой вот нашей старой окшинской земле, мы хозяева, а они — гости, и гости эти часто… надоедают. И я хочу, чтобы они не надоедали мне, — ну, что ли, ушли бы куда, черт их совсем дери… — рассердился он на себя. — Значит, борьба нужна… Так! — укрепил он. — Не погром, не идиотская черта оседлости — все это озорство и глупость… — нет, а надо как-то органически обезвредить их… И вдруг вы подсказываете эту воистину огромную мысль: надо убить христианство, потому что христианство — это еврейство, еврейство самое несомненное, ибо все это есть и в Исайи ^{20}, и у ессеев, и у александрийцев ^{21}… И мысль, логически вполне правильная, меня ужасает… даже меня, русского социалиста… то есть, видимо, сперва русского, а потом уже и социалиста. Это значит, надо вычеркнуть из истории нашей всю тысячелетнюю ошибку Владимира Красного Солнышка ^{22}… и эти вот соборы… которые татар видели в своих стенах… и «свете тихий святыя славы» за вечерней… и красный звон на Святой ^{23}… и все, все, в чем мы выросли… Мыслью я согласен с вами, но выводы ужасают…

— Ах, Боже мой, да зачем же вы принимаете так трагически мою чисто академическую и даже прямо случайную мысль?! — воскликнул невольно Евгений Иванович.