Распутин наш. 1917

Распутин шлёпнул по щеке оглушённого штурмовика, надёжно связанного и мирно сопящего в углу прихожей, продекламировал заветную фразу сначала на немецком, потом на английском. По суматошно бегающим, не понимающим глазам убедился, что солдат ничего не знает про пароли. Задумался…

– Два варианта, – произнёс он, ловко перезаряжая браунинг, – или мы что-то упустили, или нам попался абсолютно неграмотный пленный.

– Не думаю, что такие пароли будут известны простому барбосу, знающему всего две команды – “фас” и “фу”, – усмехнулась Ревельская. – Уверена, что даже его командир не посвящён в игры разведок.

– Скорее всего, – пробормотал Распутин, закончив возиться с пистолетом, – но попробовать нужно. От этих молодцев толку никакого.

– Что ты хочешь с ними сделать?

– Один с затычкой в башке пусть отдыхает – он всё равно не транспортабельный. А второго – отпустим, снабдив соответствующей запиской. Даже если мы не угадали, и они ничего не поймут, это поможет задержать их на некоторое время, необходимое для нашего очередного волшебного перевоплощения…

* * *

Офицеры в это время увлеклись разработкой предстоящего штурма квартиры. Заметив выкатившегося из парадного шютце Ноймана, удивились, ранее зачислив его в безвозвратные потери. Дёниц и Кейтель долго вертели в руках полученную записку, начертанную аккуратным женским почерком.

– “Вальтеру от Грегора. До востребования. Ад пуст, все черти здесь.”

– Что это значит?

– Возможно, это про нас…

– В таком случае, кто такой Вальтер, и почему эта записка передана с нашим Нойманом? – из Дёница посыпались вопросы, как горох из дырявого мешка. Более искушённый штабист Кейтель помрачнел.

– Записку надо доставить нашему атташе в посольство. Будем ждать разъяснений и только потом действовать…

– Сколько их там? – Дёниц адресовал свой вопрос штурмовику.

– Я видел только двоих – парализованного старого деда и служанку.

– Хочешь сказать, что вас, специально подготовленных егерей, понюхавших пороха, уложила прислуга?

Шютце Нойман густо покраснел, пряча разливающийся под глазом синяк.

– Свободен, – скомандовал Кейтель. – Я отдам приказ задерживать горничных, выходящих из подъезда. Временно разместим наш штаб в кафетерии на соседней улице и разрешим караульным греться по очереди – чертовски холодно…

* * *

– Не пущу! Ты один и раненый, а их там с десяток. Верная смерть!

Анна смотрела дерзко. Губы сжались в струну, ноздри раздувались от частого дыхания, рука, такая с виду нежная и маленькая, намертво вцепилась в воротник Распутина.

– Они не у себя дома, и я – не мальчик для битья, – Григорий медленно, но твёрдо освободил свою одежду, – им не с руки превращать центр Стокгольма в поле боя, а я ничем не ограничен. И не забывай, что у меня в активе опыт четырёх поколений офицеров специальных операций по работе в населенных пунктах. В конце концов, нас учили… Я сам учил, как вести себя и сражаться в частично недееспособном состоянии.

Анна разжала кулак и опустила голову.

– Так нельзя, – неожиданно всхлипнула она совсем по-детски, – нечестно. Я никому не позволяла рисковать жизнью ради меня!

– Ну какая же это жертва? – улыбнулся Распутин и удивился тому, каким гневом загорелись её глаза. – Всё-всё! Молчу! Обещаю вести себя хорошо и не безобразничать, не рисковать и не нарываться. Ты, главное – доставь “бабушку” в целости и сохранности. Она нам должна еще одну сказку на ночь. Ну, с Богом!

Сжимая в кармане мужской курточки трофейный женский “браунинг”, Ревельская, загримированная под мальчишку, сжавшись, словно пружина, прикусив губу, наблюдала, как деловито, не спеша Распутин выходит из парадной, как оборачиваются и рысят к нему трое штурмовиков, а он, бросив взгляд на двери парадной, резко ускоряет шаг и исчезает за поворотом, как сразу же срываются с места еще четверо и, не скрывая своих намерений, опрометью бросаются вслед. “Клюнули!”

– Послушайте, уважаемый! Постойте! Простите! Можно вас на минуточку? – голосили немцы, пробегая мимо дверей.

“Всё хорошо. Всё идёт по плану,” – прошептала Анна, унимая дрожь в коленках, толкая двери и вытаскивая коляску с мирно посапывающим банкиром, загримированным под дородную матрону.