Распутин наш. 1917

– Я задам, – Сталин пружинисто встал и навис над партийным соратником, – я обязательно задам. Но пока этого не произошло, у тебя, товарищ Шляпников, есть шанс поговорить со мной по душам, как со старым, преданным делу революционером и честно рассказать, на каких условиях они финансируют нашу партию? Что требуют взамен? Ведь бесплатным бывает только сыр в мышеловке, не так ли? Почему они это делают?

– Кто “они”?

– Томпсоны, Морганы, Рокфеллеры, Перкинсы, Райаны, Вандерлипы, Дэвисоны… Что им от нас надо? Какие условия были поставлены? Вы молчите, потому что не знаете или потому что не имеете права говорить?

– А ты откуда знаешь? – со злостью вырвалось у Шляпникова…

– Значит, правда, – констатировал Сталин, и в его глазах засверкал торжествующий салют.

Раздался короткий стук, приоткрылась дверь, и в щелочку просунулось щекастое девичье лицо.

– Иосиф Виссарионович, почта из Стокгольма…

– Подумайте, товарищ Шляпников, не торопитесь, – усмехнулся Сталин, выходя из комнаты. – Только хорошо думайте, чтобы не ошибиться.

Он торопливо вскрыл пакет, пробежался по списку приложенных статей, быстро найдя нужное, стал читать. Шумная квартира погрузилась в тишину, и если бы не ходики на стене, неутомимо отщелкивающие секунды, можно было подумать, что уши заложило непроницаемой ватой.

Сталин прочитал найденный текст медленно, вникая в технические детали, вскинул голову на девушку.

– Как звать тебя, красавица?

– Надя… Надежда, – потупилась дочь хозяина явочной квартиры.

– Какое сегодня число?

– Пока 20-е, через час будет 21-е.

– Это что ж получается… Разговор у нас состоялся 15-го, а Ленин выступал 17-го, – как будто про себя размышлял Сталин. – Скажите, Наденька, может ли человек угадать, что скажет другой человек через два дня, если лично с ним не знаком и находится на расстоянии тысячи верст от него… Не знаете? Вот и я не знаю… А надо бы…

Гостиница “Астория”, несмотря на имидж фешенебельной и гламурной, никогда не претендовала на изящество, имея экстерьер строительного кирпича неправильной формы, небрежно брошенного и забытого у Исаакиевского собора. Перепрофилированная во время Первой мировой в военную, она, наконец, привела в соответствие внешнюю форму и внутреннее содержание – обилие военных мундиров хоть как-то оправдывало неуклюжие внешние очертания, больше напоминающие фортификационное сооружение, нежели гражданский объект.

Среди снующих вверх-вниз офицеров, грохочущих по ступенькам саблями и звенящими шпорами, нацепленными больше для форса, чем в силу необходимости, Распутин в поддевке и шубе выглядел белой вороной среди серо-зеленых воробьев и ругал себя за непредусмотрительность. Пока офицеры отряда особой важности под руки вели размягченного банкира по чёрной лестнице в малую приёмную, а охочий до техники Серега фон дер Лауниц готовил кинокамеры и свет, Григорий решил быстренько проскочить через холл на выход, где его ждал автомобиль для поездки на следующую встречу.

– Григорий Ефимович! Григорий Ефимович! Разрешите на минуточку! – раздалось за спиной, когда до спасительных дверей оставалось буквально несколько шагов.

“Твою ж мать…!” – выразился про себя Распутин, останавливаясь и оборачиваясь всем телом, чтобы быстро и доходчиво пояснить, как ему некогда. Но узнав окликнувшего, Григорий изменил намерение.

– Евгений Сергеевич? – удивленно произнес он, рассматривая запыхавшегося Боткина. – Вот уж не думал – не гадал, что смогу быть вам интересен. Во время нашей последней встречи вы были…, как бы это сказать помягче, не сильно рады моему появлению.

– Да, он самый, – отдышавшись, ответил лейб-медик, – встречал коллегу из Северо-западного фронта, а тут вы… Вот и решил побеспокоить…

– Евгений Сергеевич, – воровато оглядываясь по сторонам, перебил доктора Распутин, – я отвечу на любые ваши вопросы, но сейчас я несколько занят и должен идти.

– Я с вами! Я провожу! – торопливо произнес Боткин. – Даже не думал, что вас будет так трудно найти. В своей квартире вы не появляетесь, ваша семья не в курсе…

– Пойдёмте, – мгновение поколебавшись, кивнул Распутин и направился к выходу. – У меня есть десять минут, и если вы не против, что во во время беседы я буду переодеваться… Следуйте за мной.

Смутившись и не понимая, зачем и как можно переодеваться на улице, доктор прошел за Григорием, недоверчиво остановился перед вороным кадиллаком, удивился, однако виду не подал и послушно залез после приглашения в просторный, обитый бархатом салон.

– Итак, Евгений Сергеевич, – скидывая лисью шубу и купеческую поддёвку, пробубнил Распутин, – я внимательно вас слушаю.

– Наследник болен… – начал было Боткин и открыл рот, увидев, как вслед за одеждой на сиденье падает косматый парик и накладная борода, а поверх кабацкой рубахи его собеседник натягивает полувоенный френч, накидывает шинель и водружает на голову военную фуражку…

– Этого не может быть! – пробормотал Боткин, ощупывая взглядом преображенного Распутина.

– Чего конкретно? – поинтересовался Григорий, застегивая воротник.