Рассеянная масса

«А как вы стали черным ящиком?»

А слишком много было времени,

чтоб взять его с одной попытки.
И полумеры настоящего
терялись в новом измерении.

Контора дергала за нитки.

Но истекает срок положенный,

и с ним темнеет дочерна
груз невостребованный, брошенный
на глубине двойного дна.

* * *

Здесь тариф особенный, двойной.
Здесь теперь и днем ночная плата.
Отписав по общей закладной
всю Москву, теперь уже не надо
свой товар показывать лицом.

И лицо – заплата на заплатке,

и столицу снова тянет в сон.
У нее и вид пчелиной матки.

Спит река. В поклоне поясном

протекает скованно и стыло.
В городах, назначенных на слом,
забываешь, что тут с нами было.

Собирает тополиный пух

липовая в общем закладная,
незнакомый воздух как гроссбух
синими печатями пятная.

* * *

Пытка голоса и гомона.
Все не вдоль, а поперек.
А увидев незнакомого,
надвигаешь козырек.

И напрасно козыряешь ты.

Не гони его: а вдруг
это друг твой ситный-прянишный
или школьный твой физрук.

Все очки делили поровну,

он кричал тебе: раз-два!
Ты ж нарочно смотришь в сторону,
устыдившийся родства.

А вот и он

А вот и он в полупальто немарком —
наш новый гость, ступающий с носка.
Ну, развлеки нас памятным подарком
или прямой ладонью у виска.

Как бы не так. Не подает руки.

И кстати: от такой железной хватки
уже отвыкли. Щелкнут каблуки,
а он все с нами. Странные повадки!

* * *

Скука в глазах, седина в волосах,
а когда подпирает скулу кулаком,
темный след остается надолго.
Он почти не знаком —
человек, поседевший на наших глазах,
превратившийся в серого волка.

Непонятно, откуда звериный оскал,

почему так внезапно скуласт.
Он как будто принес этот лик по кускам
и сложил их случайно при нас.

* * *

И в свою уходит штольню
осторожно, как калека,
человек, побитый молью.
Моль сильнее человека.

Моль кружится и хлопочет

возле штапеля и ситца.
То есть дышит, где захочет.
Человека не боится.

* * *

Не Офелия с травою в волосах,
я сравнение другое подберу:
засыпающая рыба на весах.
Что-то вялая такая, не к добру.

Так и знали, что какой-нибудь тайник

обнаружится и в рыбьей голове,
а сознание, уснувшее на миг,
просыпается в зашитом рукаве.

Теремную чешую позолотим,

чтоб уснула, потонула кострома.
Рыбьей костью подавиться не хотим.
Не хотим – до помрачения ума.

* * *

Как к последним обращаются вещам,
обращаюсь я к деревьям-позвоночникам
и к серебряным лишайникам, хвощам:

– Вы, деревья и хвощи!

Мы ничьи,
а вы нам чьи-то
маскировочные вынесли плащи.
Вы единственная, кажется, защита.

– Так бывает, отвечают, не взыщи.

* * *