Расшифрованный Пастернак. Тайны великого романа «Доктор Живаго»

В данном случае Пастернак имел в виду доклад Фадеева в Союзе писателей 30 декабря 1942 года, где были подвергнуты резкой критике Федин, Зощенко, Сельвинский, Асеев и Пастернак «за идеологическое искривление».

Рассказывают, что на одном и заседаний правления Союза Фадеев нагрубил Пастернаку, а затем, чтобы загладить вину, прислал своего садовника к Пастернакам, и тот высадил там целую вишневую аллею.

Пастернак как в воду глядел. Фадееву еще предстояло сыграть видную роль в антипастернаковской кампании. 4 сентября 1946 года на заседании президиума правления Союза писателей СССР он, только что заняв пост первого секретаря Союза, обвинил Пастернака в отрыве от народа и непризнании «нашей идеологии», назвал его «безыдейным, далеким от советской действительности автором». Пастернак был выведен из членов правления Союза. А 17 сентября на общемосковском собрании писателей в Доме ученых А. А. Фадеев предупредил, что «безыдейная и аполитичная поэзия Пастернака не может служить идеалом для наследников великой русской поэзии».

В бумагах Пастернака сохранился черновик ответного письма Фадееву 1946 года:

«По сведениям Союза писателей, в некоторых литературных кругах Запада придают несвойственное значение моей деятельности, по ее скромности и непроизводительности несообразное... Напрасно противопоставлять меня действительности, которая во всех отношениях сильнее и выше меня. Вместе со всеми обыкновенными людьми, чувствующими живо и естественно, я связан одинаковостью души и мысли с моим веком и моим отечеством, и был бы слепым ничтожеством, если бы за некоторыми суровостями времени, преходящими и неизбежными, не видел нравственной высоты и величия, к которым шагнула нынешняя Россия и которые предсказаны были ей нашими великими предшественниками ».

На смерть Сталина Пастернак откликнулся 7 марта 1953 года письмом Варламу Шаламову: «Февральская революция застала меня в глуши Вятской губернии на Каме, на одном заводе... Нынешнее трагическое событие застало меня тоже вне Москвы, в зимнем лесу, и состояние здоровья не позволит мне в дни прощанья приехать в город. Вчера утром вдали за березами пронесли свернутые знамена с черною каймою, я понял, что случилось. Тихо кругом.

Все слова наполнились до краев значением, истиной. И тихо в лесу. Всего лучшего».

Событие вроде бы трагическое, но письма, тем более адресованные ссыльному, совсем недавно откинувшемуся с Колымы, частенько перлюстрируются, а прощаться с усопшим поэт явно не спешит.

А 14 марта 1953 года Пастернак написал последнее письмо Фадееву. Он понимал, что фадеевская эпоха кончилась вместе с эпохой Сталина, и подводил итог для обеих:

«14 марта 1953, Болшево, санаторий.

Дорогой Саша!

Когда я прочел в «Правде» твою статью «О гуманизме Сталина», мне захотелось написать тебе. Мне подумалось, что облегчение от чувств, теснящихся во мне всю последнюю неделю, я мог бы найти в письме к тебе.

Как поразительна была сломившая все границы очевидность этого величия и его необозримость! Это тело в гробу с такими исполненными мысли и впервые отдыхающими руками вдруг покинуло рамки отдельного явления и заняло место какого-то как бы олицетворенного начала, широчайшей общности, рядом с могуществом смерти и музыки, могуществом подытожившего себя века и могуществом пришедшего ко гробу народа.

Каждый плакал теми безотчетными и несознаваемыми слезами, которые текут и текут, а ты их не утираешь, отвлеченный в сторону обогнавшим тебя потоком общего горя, которое задело за тебя, проволоклось по тебе и увлажило тебе лицо и пропитало собою твою душу.

А этот второй город, город в городе, город погребальных венков, поднявшийся на площади! Словно это пришло нести караул целое растительное царство, в полном сборе явившееся на похороны.

Как эти венки, стоят и не расходятся несколько рожденных этою смертию мыслей.

Какое счастье и гордость, что из всех стран мира именно наша земля, где мы родились и которую уже и раньше любили за ее порыв и тягу к такому будущему, стала родиной чистой жизни, всемирно признанным местом осушенных слез и смытых обид!

Все мы юношами вспыхивали при виде безнаказанно торжествовавшей низости, втаптывания в грязь человека человеком, поругания женской чести. Однако как быстро проходила у многих эта горячка.

Но каких безмерных последствий достигают, когда не изменив ни разу в жизни огню этого негодования, проходят до конца мимо всех видов мелкой жалости по отдельным поводам к общей цели устранения всего извращения в целом и установления порядка, в котором это зло было бы немыслимо, невозникаемо, неповторимо!

Прощай. Будь здоров.

Твой Б. Пастернак».

По меткому наблюдению Натальи Ивановой, «интонация, стилистика письма абсолютно «живаговские», как будто вынутые, заимствованные из романа - впрочем, Пастернак и находился тогда творчески и психологически еще внутри своего сочинения.