Расшифрованный Пастернак. Тайны великого романа «Доктор Живаго»

После того как Юрий приходит в себя и начинает выздоравливать, ему говорят о Евграфе: «Он тебя обожает, тобой зачитывается... Он такой чудной, загадочный. По-моему, у него какой-то роман с властями». Здесь - намек не только на могущество Евграфа-Сталина, но и на его высокую оценку творчества Пастернака. Ходили слухи, что Сталин высоко ценил пастернаковские переводы грузинской поэзии. Кроме того, молва считала, что Сталин избавил дерзкого Пастернака от репрессий (для которых, в принципе, при желании могло хватить положительного отзыва об Андре Жиде в кулуарном разговоре) только потому, что ценил его как поэта.

В военном эпилоге романа Евграф превращается в генерала, точно так же, как Сталин - в генералиссимуса.

В эпилоге Таня Безочередова, дочь Юрия и Лары, рассказывает Евграфу свою историю. Евграф возвращает этой новой Татьяне Лариной, не помнящей родства, имя и подлинных родителей. При этом Татьяна Ларина замечает насчет Евграфа: «Совсем не страшный. Ничего особенного, как все. Косоглазый, черный». Когда-то и Сталин казался Пастернаку не страшным. Другая деталь этого рассказа, Евграф, который мерит избу шагами из угла в угол, - это характерный киноштамп в изображении Сталина, только вместо избы там обычно - кремлевский кабинет.

В то же время «загадка его (Евграфа. - Д.С.) могущества оставалась неразъясненною. Юрий Андреевич и не пробовал проникнуть в эту тайну», а «непонятных и негласных полномочий» Евграфа «никто не оспаривал». Юрий смотрит на брата как на некую тайную благую силу в своей судьбе: «Может быть, состав каждой биографии наряду с встречающимися в ней действующими силами требует еще и участия тайной неведомой силы, лица почти символического, являющегося на помощь без зова, и роль этой благодетельной и скрытой пружины играет в моей жизни мой брат Евграф?» Характерно, что эта сила перестает действовать в 1929 году, когда совершается великий перелом. С этого момента, по мысли Пастернака, Сталин начинает творить для народа уже безусловное зло, хотя и может оказывать благодеяния отдельным людям.

Белые и красные в «Докторе Живаго»: маршал Тухачевский и генерал Молчанов

В этой главе речь пойдет о прототипах двух, не последних по значимости, героев пастернаковского романа: учителя математики, а затем красного комиссара и полководца Павла (Патули) Антипова-Стрельникова и подпоручика царской армии, а затем белого генерала Юсупа Галиуллина. Второй из них с точки зрения прототипов почти неизвестен, по крайней мере, широкой публике, первого же традиционно связывают с одним вполне определенным и очень известным прототипом.

Стоит также подчеркнуть, что многие современники определенно узнавали в Антипове Маяковского с его повышенной революционностью в сочетании с неподходящим непролетарским происхождением. По замечанию Дмитрия Быкова относительно Стрельникова, «та самая революция, которую он так любил, в которую так верил, - теперь преследует его и неизбежно настигнет». То же произошло и с Маяковским.

Антипов - антипод Живаго так же, как Маяковский в поэзии был антиподом Пастернака. Сам Пастернак говорил в 1954 году поэту Варламу Шаламову, только что освободившемуся из ГУЛАГа: «Как много плохого принес Маяковский литературе - и мне, в частности, - своим литературным нигилизмом, фокусничеством. Я стыдился настоящего, которое получалось в стихах, как мальчишки стыдятся целомудрия перед товарищами, опередившими их в распутстве».

Юрий Живаго признается Иннокентию Дудорову: «Маяковский всегда мне нравился. Это какое-то продолжение Достоевского. Или вернее, это лирика, написанная кем-то из его младших бунтующих персонажей, вроде Ипполита, Раскольникова или героя «Подростка». Какая всепожирающая сила дарования! Как сказано это раз навсегда, непримиримо и прямолинейно! А главное, с каким смелым размахом шваркнуто это все в лицо общества и куда-то дальше, в пространство!» В этом качестве Маяковского-бунтаря в романе выступает Антипов-Стрельников.

Вот как в одном из черновиков романа Пастернак рисовал образ Стрельникова в восприятии Юрия Живаго: «Как он любил всегда этих людей убеждения и дела, фанатиков революции и религии! Как поклонялся им, каким стыдом покрывался, каким немужественным казался всегда перед лицом их. И как никогда, никогда не задавался целью уподобиться им и последовать за ними. Совсем в другом направлении шла его работа над собой. Голой правоты, голой истины, голой святости неба не любил он. И голоса евангелистов и пророков не покоряли бы его своей все вытесняющей глубиной, если бы в них не узнавал он голоса земли, голоса улицы, голоса современности, которую во все века выражали наследники учителей - художники. Вот перед кем по совести благоговел он, а не перед героями и почитал совершенство творения, вышедшего из несовершенных рук, выше бесплодного самоусовершенствования человека». Примерно так Пастернак смотрел на Маяковского.