Расшифрованный Пастернак. Тайны великого романа «Доктор Живаго»

В жизни это происходило так. В первую неделю ноября 1928 года Пастернаков вызвали тревожным телефонным звонком. Евгения Владимировна поехала сразу, а Борис Леонидович немного задержался. Больная была в ясном сознании и спокойно разговаривала с дочерьми и сыном. Пульс уже не прощупывался. Вошел Пастернак, она улыбнулась, попыталась приподняться ему навстречу и скончалась. 14 ноября он писал сестре Жозефине:

«Ты верно уже слышала о смерти Жениной мамы. Характер ее смерти, ее последние слова и прочее выдвинули и укрепили в последний момент то сходство, которое всегда было между ней и Женей, а долгодневные слезы последней, особенно в первые сутки, подхватили и еще усилили эту неуловимую связь. Она плакала, гладила и обнимала тело, оправляла под ним подушку и украдкой, сквозь слезы и между разговорами с посетителями, ее рисовала. Все это было бегло, изменчиво, по-детски - полно и непосредственно, все это было сплавлено в одно - смерть и горе, конец и продолженье, рок и заложенная возможность, все это было, по ускользающему благородству невыразимо словом».

Черты этих наблюдений Пастернак внес в картины болезни Анны Ивановны Громеко и неутешного горя Тони после смерти матери в третьей части «Доктора Живаго», ставшие одним из запоминающихся мест романа.

Первой жене посвящены следующие строки Пастернака:

Художницы, робкой как сон, крутолобость,
С огромной улыбкой, улыбкой взахлеб,
Улыбкой широкой и круглой как глобус,
Художницы профиль, художницы лоб.

Н. Н. Вильмонт в своих мемуарах дает ее портрет: «Она была скорее - миловидна. Большой выпуклый лоб, легкий прищур и без того узких глаз, таинственная; таинственная, беспредметно манящая улыбка, которую при желании можно было назвать улыбкою Моны Лизы; кое-где проступившие, ещё бледно и малочисленно, веснушки, слабые руки, едва ли способные что-то делать».

Елизавета Борисовна Черняк, жена критика и литературоведа Якова Захаровича Черняка, с которым дружил Пастернак, в свою очередь, подружилась с Евгенией. Она вспоминала: «Что мне сказать о Жене? Гордое лицо с довольно крупными смелыми чертами, тонкий нос с своеобразным вырезом ноздрей, огромный, открытый умный лоб. Женя одна из самых умных, тонких и обаятельных женщин, которых мне пришлось встретить. Так считал и Яша. Он всю жизнь относился к ней с нежностью и благоговением, так что порою меня начинала грызть ревность, от которой я с трудом отделывалась. Но характер у Жени был нелегкий. Она была очень ревнива, ревновала Б. Л. к друзьям, на что не раз жаловались тогдашние ближайшие друзья Б. Л. - Бобров и Локс...

Она была одаренной художницей, отличной портретисткой, обладала безукоризненным вкусом. Она была достойна Пастернака».

Очевидно, ревность и властность Евгении Владимировны в итоге привели ее к разрыву с поэтом. Но до этого первая жена поэта успела послужить прототипом главной героини ранней прозы «Детство Люверс». Позднее, через несколько лет после мучительного разрыва, в известном нам отрывке 1938 года «Уезд в тылу», появившемся через год после казни Тухачевского, Женя Люверс превратилась в Евгению Викентьевну Истомину, причем отец ее разоряется, а муж -физик и математик юрятинской гимназии Владимир Васильевич Истомин уходит добровольцем на фронт, оставляя жене шестилетнюю дочь, и пропадает без вести. Здесь уже предвосхищены отношения Лары, Паши Антипова и их дочери Катеньки, причем Владимир

Истомин уже как будто готовится повторить судьбу Тухачевского. Таким образом, Евгения Владимировна Лурье, несомненно, стала прототипом Лары «Доктора Живаго», но преимущественно лишь в ее детских и юношеских годах.

К этому времени и в сердце Пастернака, и в будущем романе первую жену вытеснила вторая большая любовь -Зинаида Николаевна Нейгауз. Она была ученицей Генриха Нейгауза, затем стала его женой, а затем у нее завязался роман с другом Нейгауза Пастернаком.

Зинаида Николаевна вспоминала, что, когда они познакомились с Пастернаком в 1928 году, ей показалось, что «как личность он выше своего творчества. Его высказывания об искусстве, о музыке были для меня более ценными, чем его труднодоступные для понимания стихи». Кстати сказать, в романе мы наблюдаем обратную ситуацию. Юрий Живаго как личность кажется мельче своих гениальных стихов. А ведь стихи из романа -несомненно, вершинные в творчестве Пастернака, и только знакомство с его тетрадкой, найденной Евграфом Живаго, убеждает родных и друзей, что они действительно должны гордиться тем, что жили в одно время с этим человеком.

Зимой 1930 года Пастернак приходил сказать Г. Г. Нейгаузу, как вспоминала Зинаида Николаевна, что «он меня полюбил и что это чувство у него никогда не пройдет. Он еще не представляет себе, как все сложится в жизни, но он вряд ли сможет без меня жить. Они оба сидели и плакали оттого, что очень любили друг друга и были дружны».