— Да вы садитесь, — приглашающе откинулся на стуле кадровик, будто готовясь к долгой беседе. — В том смысле, что товарищ из Москвы интересовался, как говорится, вашей анкеткой. В разумении прошлого и настоящего.
Гурилев понял.
— И что же вы ему сказали? — закусил он губу, чтоб не улыбнуться.
— Что лишенцем вы не были, в партчистку не попадали, газеты читаете, в коллективе пользуетесь авторитетом… Разве этого не достаточно?
— Вполне! — сказал Гурилев. — Простите, я должен идти. Мне надо подписать банковские документы. Сегодня зарплата. Как-нибудь в другой раз доскажете…
Дома, в лицах, он весело рассказывал жене эту историю, больше всего его забавляло, что Шарыгин все же наводил о нем справки в отделе кадров. Гурилева не обидела эта осторожность друга детства. Но когда через месяц от Шарыгина вдруг пришло письмо с конкретным предложением о переезде в Москву, Гурилев ответил деликатным отказом со множеством благодарностей, туманно сославшись на семейные обстоятельства. За всю свою жизнь он помнил всего три места службы: финчасть штаба 80-й дивизии, мебельная фабрика и потребкооперация, уже в Джанталыке…
Там что-то произошло — он смотрел на зарево в селе. Но что? Конечно,
И он понял, что не уйдет. Если
Гурилев торопливо снял брезентовые рукавицы, расстегнул пальто, ватник под ним, залез в боковой карман пиджака, где лежали документы и химический карандаш, которым дорожил, выложил все перед собой. Список подворного обхода, где против фамилий колхозников, сдавших корма, стояли крестики, корешки квитанций с. вложенной' внутрь четвертинкой уже пробелившейся синей копирки… Это спрятать, тут фамилии. Паспорт. Продуктовые карточки. Командировочное удостоверение… Это он оставит при себе — его личное…
Прятать все в одно место Гурилев не стал. На листке из блокнота нацарапал: «Нашедшего прошу сдать в госбанк». Сунул записку в инкассаторскую сумку с остатками денег, а сумку затолкал меж стропил в глубокий паз под скатом крыши.
Корешки квитанций… Список подворного обхода…
Все исполнив, Гурилев вернулся на свое место у вентиляционного окна. Теперь, успокоенный, он даже подумал, что слишком запаниковал, это от одиночества; что скорей всего промучается здесь ночь, а к утру либо