Расшифровано временем

Свесившись с настила и выставив автомат, он стал ждать, пристально вглядываясь в проем, где когда-то была торцовая стена: там в лунном свете искрилось заснеженное поле. И все же момент появления немцев упустил. А немцы — их было семь человек, — разделившись на две группы, стали обходить здание справа и слева. Они были солдатами и знали свое дело. Гурилев бросился к боковому окошечку, вышиб стекло и, выглянув, увидел внизу троих. Тотчас на звон стекла отозвалась автоматная дробь, осколки кирпича брызнули ему в лицо. Но все же он высунул ствол, нажал на крючок. Автомат, словно вырываясь из неумелых рук, задергался, и длинная очередь ушла высоко в небо. Опустив ствол, Гурилев начал стрелять долгими нерасчетливыми очередями, почти не видя немцев. Короткое частое пламя на кончике его автомата ослепляло и отвлекало. Но он продолжал стрелять, надеясь отсечь немцев от стены. Внизу что-то звякнуло. Гурилев подполз к краю настила и заметил скользнувшие тени. Он понял: проникли через пролом в боковой стене. Он дал протяжную, веером, очередь — от стены к торцовому проему. Вверх к нему ответно метнулись хлесткие иголочки огня, пули вгрызались в балки, в штукатурку, летела щепа, куски известки. С него сбило шапку, он инстинктивно ткнулся головой в автомат, закрыв глаза.

И сразу же поднял голову, заметил, как темная фигура проскочила под навес к лестнице. И тут взгляд уперся в угол. Бочки!.. Надо по бочкам!.. Он повел стволом, нажал, но автомат молчал, спусковой крючок ушел до упора, а он все давил, не понимая, что диск пуст. А по лестнице уже гремели сапоги. Гурилев рвал из кармана не дававшийся, закутанный в чехольчик запасной диск, который он сам же с таким трудом затолкал туда. Наконец выхватил, вырвал из чехольчика. И тут с ужасом понял, что не знает, как его вставить. Лихорадочно, с силой отдирал пустой диск от ложа. Но металл словно прикипел… Почему же он не сказал, как это делать?.. Знал ведь… не умею… Почему?.. Почему?.. Почему?.. Обламывая ногти, пытался выдрать, вывернуть пустую круглую коробку. Что-то шаркнуло за спиной. Резко повернул голову и успел увидеть отделившийся от пола огромный сапог, словно канцелярские кнопки, на подошве блеснули кругляшки истершихся шипов-подковок. Сильный удар в грудь опрокинул его. Что-то шершавое, потное обхватило подбородок, мерзкое дыхание гнилозубого рта плеснуло в лицо; потом его поволокли за руки по настилу, по лестнице вниз…

Вели Гурилева по той стежке, по какой уходила Лиза. Немцев было трое. Четверо остались там, у бочек с горючим. Это он понял из их разговора. Немецкий знал хорошо с детства. Больше они не били его. Шли сзади, редко переговариваясь, курили, в морозной свежести резче ощущался табачный дым. Луна стояла в зените, окольцованная мутным радужным венцом. Из открытого поля тянуло ветром, он гнул редкие метелки сухой прошлогодней травы, торчавшей над снегом. А по снегу тянулась ниточка нефти, и там, где Лиза отдыхала, виднелся черный круг… «Ведро… Ведро?.. Дырочка? Нет! — вдруг ожгло Гурилева — Анциферов!.. Не в райцентр надо было… В автобат… Там солдаты, телефон… И понимал же это не хуже Доценко!.. Тридцать километров… Уже б успели сюда… И ничего бы не было: этих следов на снегу и немецких голосов за спиной…»

Болело лицо. Знобило. Только сейчас Гурилев сообразил, что идет без шапки, задувало за ворот, холодило шею, грудь, он хотел поправить шарф, но его не оказалось, потерял…

Еще на подходе к селу, у крайних дворов, в ноздри ударил запах гари — едкий и сладковато-тошнотный в чистом, настывшем за ночь воздухе. И Гурилев вспомнил: зарево!.. Пожарище он увидел, когда задами через огороды вышли к хатам, стоявшим у леса. Сгорел большой, на каменном фундаменте амбар. Рухнувшие стропила малиново дышали на ветру, по ним еще судорожно бегало рыжеватое умиравшее пламя. Кто-то расшвыривал головни длинными жердями, забрасывал комьями мерзлой земли, перелопаченной со снегом, плескал из ведер воду. Вырывались искры, курился пар, перемешанный с пеплом…

Хата была крайней, почти на выезде. За нею, сомкнутый тьмою, стоял лес. У самого забора — крытый брезентом грузовик, дверца открыта, и оттуда торчали сапоги спящего шофера.

Гурилева втолкнули в большую комнату, захлопнулась дверь, он остался один. Изнеможенно опустился на лавку под божницей, в медной лампадке едва дышал огонек. Только сейчас, в тепле, в незнакомых мягких запахах чужого жилья он ощутил тяжесть всей этой ночи, боль в каждом сочленении, вялость каждой мышцы. Начали одолевать вязкая сонливость, безразличие, нервная зевота. Он встряхнулся. Скользя взглядом по стенам, повернул лицо к иконе и тут же услышал — скрипнула дверь.

Вошла маленькая женщина, сутулая, лицо побито оспой, осторожно посмотрела на Гурилева, покосилась на дверь, молча поставила на стол керосиновую лампу, сняла стекло, приблизила лучинку к плошке и перенесла с нее огонь на фитиль лампы, экономно утопив его медным колесиком сбоку. Надев стекло, вышла.