Расшифровано временем

Предметы, попадавшие в поле его зрения, были знакомы ему — валенки на печи, коробок спичек, обмылок, но казалось, будто увидел сейчас их впервые. И он подумал, что есть понятия, которые не сразу высказывают свою подлинную ценность, хотя постоянно и долгие годы сопутствовали нам, легко доступные, а потому — малозаметные. А теперь все это обрело свою настоящую цену… Так, наверное, и слова. Много их было до войны, обычных или красивых. Не всуе ли мы их произносили, не слишком ли часто, легко? Ведь каждое слово существует только для единственного случая, которому оно и соответствует, полностью совпадая с истиной… Вещи… Слова… Да и человеческие усилия, поступки… Не было ли их, не к месту, торопливо истраченных, не дождавшихся момента, чтобы проявиться со всей глубиной смысла, полезности?.. Что же в моей жизни прозвучало или совершилось вполовину и не в тот раз, когда нужнее всего?..

Он так напряженно думал об этом, говорил с собой, что стало казаться, будто не один здесь, а вступил в спор с кем-то.

И в этот момент отворилась дверь, вошел офицер, за ним несмело Лиза, а за нею — солдат.

Гурилев невольно поднялся, офицер остановил его взмахом руки. Был он высок, длинная замызганная шинель расстегнута, небритое лицо обрюзгло, по краям рта чуть провисала морщинистая кожа, будто кости под ней вынули. Он сел за стол. Солдат услужливо положил перед ним паспорт Гурилева, бесполезный уже автомат и его запасной диск.

Офицер вскинул глаза, и Гурилев увидел воспаленные, в красных жгутиках глазные яблоки, припухшие веки. Правый глаз его все время слезился, офицер мягко утирал его марлевым тампоном и морщился этой стороной лица.

Было тихо.

Офицер повертел в руках паспорт, полистал и, как бы примеривая фотографию к облику Гурилева, еще раз взглянул.

Из паспорта выпала похоронка на Олега. Гурилев сжался, боясь, что холодные белые пальцы чужого человека прикоснутся, как к открытой ране, к этому листку.

— Переведи ему, что мне некогда, — повернулся офицер к Лизе. — Скажи, чтоб не морочил голову, отвечал на все вопросы коротко и ясно. Ты поняла? Я спешу.

Лиза переступила с ноги на ногу. Гурилев видел, что она с трудом, в уме, переводила слова офицера. Худенькое лицо ее было бледно. Она уже успела переобуться, снять валенки и надеть знакомые ему детские ботинки. В коротком тоненьком пальто она выглядела совсем подростком. Покрасневшие, в цыпках руки держала защитно на животе.

— Вы сами попросились в переводчицы, Лиза? — спросил Гурилев.

— Нет, — замотала она головой. — Кто-то им сказал, что я работала в лазарете и знаю немножко по-ихнему.

— Что он сказал? — спросил офицер Лизу, прикладывая к глазу тампон.

— Я сказал, что она вам не нужна, — ответил ему Гурилев по-немецки.

— Вы знаете немецкий? — Офицер отнял руку от лица.

— Да.

— Откуда?

— До революции я учился в гимназии. Там хорошо преподавали этот язык.

— И вы не забыли?

— Как видите.

— Кто вы по профессии?

— Бухгалтер.

— Вы партизан?

— Это она вам сказала? — кивнул Гурилев на Лизу.

— Нет. Это сказали мои люди. Вы облили амбар, где ночевали солдаты, соляркой, подожгли его, а потом отстреливались… У вас отобрали этот автомат… Эта девушка сказала, что вы не местный. Вы в командировке.

— Она сказала правду. — Гурилев вспомнил о Лизе. Она стояла, все так же прижимая худенькие руки к животу, еще по-девичьи плоскому. По ее тревожному, измученно-напряженному лицу Гурилев догадался, что из его быстрого разговора с офицером Лиза улавливала, быть может, отдельные слова, не успевая понять и перевести себе смысл всего. И чтобы успокоить ее, сказал:

— Вы не нужны здесь, Лиза… Уходите… Куда-нибудь далеко. Маме скажите, я сделал что мог… Пусть так и передаст Анциферову…

— Прекратите! — оборвал офицер. — Если правда, что вы бухгалтер, а не партизан, зачем вы с автоматом, зачем подожгли амбар?

— Этих «зачем» я могу задать вам больше.

— Возможно. Но сейчас спрашиваю я. — Он посмотрел на часы.