Расшифровано временем

За полбутылки сорокаградусного корна я выменял флакон одеколона „4711“ и по капельке расходую его, чтоб перебить удушливый запах краски и дезинфекции. Но это мало помогает…

Сплю плохо. Преследуют кошмары последних дней нашей катастрофы. Здесь нас горстка. Все остались там — на снегу или под ним, в промерзшей до металлического звона земле или в плену. Великий исход не состоялся: не нашлось Моисея. Для меня и Цоллера, правда, им оказался Альберт. Где он, что с ним?

В последний момент он прибежал к нам. Шинель разодрана, весь в чужой крови, черный от усталости и ужаса, только запавшие глаза сумасшедше блестели.

— Собирайтесь! Живо! — крикнул он, влетев в блиндаж.

— Куда? — затравленно спросил Цоллер. Он сидел на полу и при словах Альберта потянул к себе кожаный футляр с телефоном.

— Да оставьте эту дурацкую коробку!.. Встать!.. Марш за мной!.. Бегом!..

Спотыкаясь, падая в снег, мы трусили за Альбертом. В ложбине, куда спускалась дорога, стояли пять семитонных грузовиков, забитых ранеными и обмороженными. На малых оборотах урчали двигатели.

— Конрад, это последний шанс! — крикнул Альберт. — Полезайте в машину… Быстро!.. Если что — помни: ты и Цоллер сопровождающие… Вот бумажка. На всякий случай… Прощай!.. Ну! — толкнул он меня и махнул кому-то: —Пошел!

— А ты? Альберт! — закричал я.

Но он не слышал. Сильный ветер гнал поземку, хлопал брезентом над кузовами. Мы с Цоллером вскарабкались в последнюю машину уже на ходу и свалились на лежавших людей. Кто-то застонал. Вцепившись в задний борт, я смотрел на удаляющуюся фигурку Альберта. Он стоял, расставив ноги, воротник длинной расстегнутой шинели поднят, ветер трепал ее полы, захлестывая вокруг сапог. Лица его я уже не мог разглядеть, да и весь он стал растворяться в крутившейся снежной пыли, одинокий на холодной зимней дороге… А вслед за машиной гнались белые взвихренные смерчи, метель не хотела отпускать нас с этой проклятой земли…

Уже здесь, роясь в карманах, я нашел липовую бумажку, выданную Альбертом. Никто ни разу не потребовал ее. Ведь мы были оттуда и, значит, автоматически зачислялись в герои, а состоявшиеся герои не подлежат проверке…»

«2 февраля.

Под Сталинградом фрицам хана. Полный разгром.

Живу на частной квартире. За глинобитным дувалом домик с плоской крышей. Две комнаты и кухня. Хозяин — Утеган Саспаевич — пожилой казах, сторож на базе райпотребсоюза. Жена его украинка, Оксана Ивановна. Предки ее за участие в бунтах царским указом были когда-то переселены сюда всей деревней с Житомирщины.

У хозяев хороший абрикосовый сад. Утеган Саспаевич, показывая его мне, печально покачивал головой: зима затяжная, суровая, как бы не остаться без урюка. Печаль его сдержанна, немногословна: „Беда, понимаешь? Это все от война, а?..“

Приходила Лена».

Топила Оксана Ивановна кизяковыми лепешками и саксаулом, в доме стоял горьковатый степной дух кочевья и вместе с тем надежного уюта.

Она с мужем переселилась в закуток, который называла «клуней».