— Приезжайте, родненькие. Приезжайте…
Повез их в аэропорт на своем «Москвиче» приятель Павла Мохова, учитель литературы Олег Николаевич, сам Павел не пришел даже проститься.
Когда садились в машину, прибежала запыхавшаяся Ритка. Зардевшись вся, сунула в руки Марио огромный букетище астр.
Иван, несмотря на все уговоры, надел брезентуху с капюшоном и тронулся вслед на своем мотоцикле.
Надежде Федоровне после того, как дочь уехала, сделалось плохо. Капли не помогли, тетка Анна, оставив сестру на попечение внука Мишки, бегала в правление, вызывала из Дружной горки «неотложку». А дождь лил не переставая.
Иван Евсеенко
За тридевять земель
Подбил Матвея на эту поездку Санька Гуляй. Еще с лета, как только узнал, что Матвей засеял пол-огорода луком, едва не каждый день стал заглядывать в дом:
— Ну, что, Матвей Калинович, поедем?
— Так чего ехать? — осторожно спрашивал Матвей.
— Известно чего. Здесь продашь по пятьдесят копеек, а там по полтора рубля, не меньше.
— Оно бы не плохо, — соглашался Матвей, но никаких обещаний не давал.
Так и было отчего помолчать. Саньке что — погрузил свои платки в чемоданчик и айда налегке. А попробуй с луком! Его ведь надо запаковать в ящики или мешки, отвезти в багажную, погрузить-разгрузить. И все ведь не просто так, а за копейку… Больше протратишь, чем наторгуешь. Да и дойдет ли он еще вовремя до места назначения — неизвестно. Заедешь на этот самый Север и будешь там неделю сидеть без толку, деньги проедать. А потом еще морозы. Прихватит где-нибудь в дороге, и плакал твой лучок.
Но с другой стороны — Санька, конечно, прав. Дома Матвей выручит за лук рублей восемьсот, а разве восемьсот ему нужно! Танька по осени замуж выходить надумала. Ну, приданое там — шкафы, платья разные, зеркала — все есть. Слава богу, Матвей не последний работник в колхозе. Трактор его всегда на ходу, только тронь пускач — и уже запел, заговорил. Две сотни с лишним каждый месяц Матвею выстукивает. Но приданое приданым, а Танька жить хочет своим домом. Матвей пробовал было ее уговорить, мол, чего вам не жить с родителями, дом на четыре комнаты, почти новый еще, всего десять лет стоит, занимайте половину и живите на здоровье. Так нет, заладила свое, я, говорит, хозяйкой хочу быть. Девка она с норовом.
Матвей, правда, устоял бы. Прикрикнул бы на дочь как следует, и весь тут разговор. Но Санька, он ведь не дурак. Почуял, что с Матвеем не сговориться, и давай на Евдокию давить. Да так аккуратно и ласково, что куда там!
— Вы уж, Евдокия Демьяновна, отпустите его. Дело выгодное.
— Так разве я держу, — загорелась та. — Пускай едет.
Танька тоже подначивать, в разговор встревать:
— Забоишься, батя, — сама поеду.
— Ладно, — цыкнул на них Матвей. — Доживем до осени — поглядим.
И, слава богу, дожили. Лук уродился, какого сроду не было. Каждая головка по кулаку. Когда выбирали, так Матвей не удержался, очистил одну и прямо на огороде съел без хлеба и соли. Сдавать такой лук в заготконтору по тридцать шесть копеек килограмм или торговать у себя на базаре по полтиннику — рука не поднималась.
Санька, словно почуяв минуту, появился в доме, глянул на лук и определил:
— Две тыщи, считай, у тебя, Матвей Калинович, в кармане.
— Так уж и две? — для отвода глаз засомневался Матвей.
— А вот чтоб мне с этого места не встать!
Выпили они с Санькой по рюмке и договорились, что как только закончат в колхозе пахоту, так, не медля, и соберутся в дорогу.
Матвею не терпелось, и он так работал в поле, что даже портрет его в газетке напечатали. Сверху над портретом надпись, вроде заголовка: «Равняйтесь на передовиков!», а внизу буквами поменьше: «Тракторист колхоза «Заря» Матвей Калинович Дорошенко выполняет дневные нормы пахоты на двести процентов».
Газетку эту и флажок победителя вручил ему сам председатель колхоза Дмитрий Иванович.
— Вот, — сказал, — поздравляю тебя, Матвей Калинович, с победой. Если бы все так работали…
— Так я чего, — ответил Матвей, а самому, конечно, приятно.
Тогда же он и договорился с председателем насчет отпуска. Тот с радостью разрешил. Езжай, мол, дело хозяйское. Таньку он тоже уважает. Доярка — поискать таких надо.
Паковали один лук два дня. Получилось тридцать мешков. Можно было и еще набрать мешков пять-шесть, но Матвей засомневался, примут ли столько в багаж. Санька, правда, его успокоил:
— Примут, Матвей Калинович. Мы на два билета оформим.
И действительно — приняли. Вначале, конечно, покуражились немного, но Санька сунул кому-то трешку, так не только приняли, а даже пообещали отправить тем же поездом, на который у Матвея и Саньки были билеты.