Рассказ лектора

— Неужели это надо устраивать каждый раз, Морт? — спросила профессор Викторинис.

— Господи, Морт, — вскричала Пенелопа О, — именно такие идиотские вопросы задают мои первокурсники!

— Я что-то не въезжаю, — сказал Куган, — мы по-прежнему говорим про пиписьки?

— Возможно, — настаивал Вейссман, перекрывая голосом шум, — если бы мы позволили докладчику просто ответить на вопрос…

Нельсон, единственный из собравшихся, следил за Витиным выражением. Она крутила головой из стороны в сторону, надеясь, что ей дадут вставить слово. Профессор Викторинис, перегнувшись через угол стола, о чем-то оживленно беседовала с деканом Акулло. Эльзас гладила Кралевича по ноге; тот сердито пыхтел, раздувая ноздри. Стивен Майкл Стивенс подпер голову руками, силясь не заснуть. Лайонел писал с таким остервенением, что до Нельсона доносился скрип его ручки. Пропащие Мальчишки взглядами указывали друг другу на дверь.

— У меня вопрос, — объявила Пенелопа, — гораздо больше по существу.

— Мне казалось, профессор О, — перебил Вейссман, — что сейчас спрашиваю я.

— Как насчет jouissance[65]? — спросила Пенелопа, не обращая на него внимания. Она подалась вперед и одарила Биту сестринской улыбкой. — Мне показалось, вы не вполне ясно трактуете его бесконечное вытеснение как языка.

Наступила тишина, все взоры устремились на Биту. Та, испуганная всеобщим вниманием, открыла рот, чтобы начать.

— Хороший вопрос, — сказал декан. Они с профессором Викторинис снова откинулись в креслах. — Ведь правда, Морт?

Вейссман побагровел, но кивнул. Пенелопа снова улыбнулась Вите и спросила с нажимом:

— Так что насчет jouissance, Вита?

Вита открыла и закрыла рот. Палец у Нельсона горел. Ситуация, как никогда, взывала к его интеллектуальным чаяниям — стать мостом между вейссманами и витами новой культуры. Он нес в себе проклятие либералов — умение видеть обе стороны в любом споре, и хотел бы выступить миротворцем, Джесси Джексоном[66] конференц-зала, склонить противников хотя бы к рукопожатию.

— Ну, jouissance для меня проблематично, — пробормотала Вита. — Я пытаюсь справиться с jouissance…

— Ха! — громко сказал Кралевич, так что все вздрогнули. Он резко выпрямился, глаза у него закатились. Эльзас понимающе улыбнулась и сняла руку с его колен.

— Покуда вы справлялись с jouissance, — сказала она, — другие ему предавались.

— Если позволите, вернемся к моему вопросу, — сказал Вейссман.

В разных концах стола шли сразу несколько разговоров. Нельсон чувствовал, что страсти закипают; вот-вот полетят стулья или по крайней мере куски еды. Палец горел от желания призвать коллег к порядку; он взглянул на Акулло, неприятно удивленный тем, что декан выпустил ситуацию из-под контроля. В конце концов это тот самый человек, чье высказывание привел «Журнал Нью-Йорк таймс» (в статье, озаглавленной «Антони Акулло простудился»): «Нет ничего лучше, чем взять факультет и подчинить его своей воле». Сейчас он сидел, скрестив ноги и опершись руками на резные подлокотники; только увидев его глаза и улыбку, Нельсон осознал, что декану нравится происходящее. В голове у него прозвучало: «Разруха и разор, бесчинство и крушенье — любы мне![67]»

Вита обрела голос.

— Утверждаете ли вы, что реальность ли-ли-лингвис-тически редуктивна? — выговорила она, заикаясь. — Не может ли быть, что вы не отличаете дискурсивную практику от слежавшегося продукта ма-ма-материальности?

— «Мы созданы из вещества того же, что наши сны»[68], — лукаво сказал Вейссман. — Я правильно понял, дорогая?

— Да! — выдохнула Вита, потом заморгала: — Нет! Я имела в виду, что…

— Антони! — громко сказала Пенелопа. — Разве не видите, что делает Мортон? Здесь происходит насилие…

— Насилие? — переспросил Вейссман. — Уж не посредством ли лесбийского фаллоса?

— Черт! — Пенелопа всем телом развернулась к Вейссману. — Что у вас за проблемы, любезный? Zeitgeist[69] прошел мимо вас?

— Ох-хо! — вскричал Вейссман, и внезапно все заговорили разом: Пенелопа, Вейссман, Викторинис, Эльзас — все, кроме Виты, которая побелела, как полотно, и Стивена Майкла Стивенса, спокойно спящего в кресле. Лайонел Гроссмауль подался вперед, словно вздыбившийся бык на цепи; он с такой силой сжал подлокотники, что, казалось, сейчас их оторвет.

— Ладно, ладно. — Акулло величаво поднял руку. — Кончай базар.

Внезапно Куган с размаху хлопнул ладонью об стол.

— Херня! — крикнул он так, что все вздрогнули и замолчали. — Херня! — повторил он, потом, шатаясь, встал и обвел комнату взглядом — крупный, в узких джинсах, джинсовой рубашке и кожаной куртке, haut couture[70] для поэтов. — Мы факультет английского языка, ядрена вошь, или кто? — взревел Куган. — Так к чему вся эта хренотень про болты и с какого бока тут литература?!