Рассказ о непокое

Летом тридцать шестого года мы с Яновским двинулись в наше очередное автопутешествие. С нами ехали Мате Залка и Павел Болеславович Зенькевич. Маршрут — бассейны полтавских речек Псла, Ворскла и Суды. Именно "Псло" и "Ворксло" — так требовал называть их Юрий Иванович.

То была чудесная поездка.

В то лето мы все жили с семьями в Билыках (Лещиновке) на Полтавщине. Это были дорогие для Задки места: здесь он воевал в гражданскую войну, здесь в боях за Билыки был тяжело ранен. Это он и сагитировал нас ехать отдыхать в Билыки. Увидев же, что у нас с Яновским есть машина (газик), немедленно предложил отправиться путешествовать.

Полтавщину в то лето мы изъездили вдоль и поперек — от города до местечка, от села до хутора. И у каждого из нас был свой интерес. Матвею Михайловичу (так окрестили на русский лад Залку) хотелось еще раз пройтись по местам боев и поискать местных однополчан. У Павла Болеславовича интерес был профессиональный — послушать полтавский говор. Я увлекался тогда изучением автомобиля, рассчитывал попрактиковаться за рулем, вообще бредил путешествиями и поездками, а побывать снова на Полтавщине было особенно привлекательно. Юрия Ивановича интересовал полтавский пейзаж, а также архитектура старинных церквей, хутора столыпинских кулацких "отрубов", которые как раз тогда перешли в колхозное владение; мемориальные места Леси Украинки и Панаса Мирного.

Что ж, каждый из нас получил в поездке свое. В Сорочинцах и возле Диканьки, в кочубеевских местах мы обнаружили архитектурные и скульптурные шедевры, — не знаю, уцелели ли они доныне? От кулацких гнезд нигде не осталось и следа, усадьбы запаханы, но вишневые сады тогда еще стояли причудливыми зелеными островками среди бескрайних полей созревающей пшеницы. Мемориальные места Леси и Мирного оказались на месте, но никто тогда ими не занимался, никто их не берег и не опекал. Район боев, в которых участвовал Залка, мы установили, но не могли отыскать ни одного боевого товарища. Зато певучего полтавского говора наслушались вволю.

Кроме того, по предложению Залки, мы установили "семь чудес" Полтавщины. Чудом номер один — тремя голосами при одном воздержавшемся — избран был сам Матвеи Михайлович, влюбленный в Полтавщину: Мате говорил, что Украина для него вторая родина и так же прекрасна, как его родная Венгрия, но Полтавщина на Украине — прекраснее даже Венгрии. Чудом номер два признали полтавских детей: они стайками выбегали навстречу машине в каждом селе и… не бросали камней, не обляпывали грязью, не выкрикивали бранных слов, даже не свистели, заложив два пальца в рот, а становились "смирно" и отдавали пионерский салют. Сохранилась ли до сих пор эта традиция полтавских детишек? Чудом номер три была признана "Сиреневая Яма" под Диканькой, — не знаю, существует ли еще это истинное чудо природы? В лесу под Диканькой есть изрядная ложбина; лес в этой ложбине Кочубей вырубил и засадил всю ее (уже не припомню, сколько там гектаров?) сиренью всех мировых сортов — тысячами кустов сирени. Народ и прозвал эту ложбину "Сиреневой Ямой". Наше путешествие — на первом его этапе, потому что мы отправлялись в объезд Полтавщины несколько раз за лето, — привело нас в "Сиреневую Яму" в мае, сирень как раз цвела, и мы имели возможность нырнуть в это цветущее ароматное море: пробыть в яме дольше нескольких минут было невозможно — от запаха можно было одуреть.

Еще чудеса были такие; речка Пело с целебной водой и волнующе живописными берегами; деревянный иконостас церкви в Сорочинцах — шедевр украинского барокко; шестого и седьмого чуда уже не помню. Кажется, шестым был пятисотлетий дуб, к которому, по народной легенде, выходила на любовные свидания с Мазепой Мария, — дуб стоял еще ветвистый и могучий, вчетвером было не обхватить его ствола. А седьмым признали, должно быть, полтавских волков: днем мы их не видели, хотя в каждом селе нам рассказывали об их злодеяниях, однако ночью, в Черном Яру, они кидались на машину и — совершенно неслыханно! — пытались на ходу вцепиться зубами в резиновые покрышки. Одному колесом размозжило голову, другого я подранил из своей четырехзарядной мелкокалиберной винтовки ТОЗ, вторым выстрелом из пистолета Залки его добил шофер Ваня Маласай.

Кстати, о моем мелкокалиберном карабине ТОЗ — с ним также связаны были наши любопытные приключения. Во-первых, где-то недалеко от Гадяча, пулей прямо в сердце, я убил черного ворона, возраст которого Залка, знаток птиц, определил в сто двадцать лет. Ворон сидел на телеграфном столбе у дороги, я стрелял с упора — из окна машины, шагов за тридцать. С пробитым сердцем он широко раскинул крылья и спланировал вниз спиралью. Размах крыльев этого "доисторического" ворона был больше двух метров.