Рассказ o себе

И он выразительно повёл взглядом в сторону Мишки, которого, надо полагать, принял за сотрудника отдела, поскольку в комнате не было конвоира и Мишка сидел рядом со мной.

— У вас что-либо секретное? — спросил я, мысленно отметив резанувшие меня слева «если позволите» к «конфидентно».

— О нет, ни в коей мере! — протянул доцент. — Дело моё — ха-ха, если можно считать его «делом»! — носит чисто личный характер и, если вы считаете нужным, я не возражаю против присутствия вашего сотрудника...

Тем более, что, как я надеюсь, вы потом поручите именно ему проверку моей жалобы... Дело это важно для меня, но оно не таково по своему характеру, чтобы я претендовал на ваше личное участие в его проверке.

В глазах Мишки, услышавшего, что он зачислен в сотрудники отдела, запрыгали весёлые огоньки.

— Это не наш сотрудник, — уточнил я. — Но он не помешает разговору. Итак, я вас слушаю.

Доцент сразу сделал — именно сделал — многозначительное лицо, достав белый, накрахмаленный, аккуратно сложенный платок, отёр им совершенно сухой лоб (что, судя по всему, должно было продемонстрировать глубокое душевное волнение), потом вновь аккуратно сложил платок и скорбно произнёс:

— Вот впервые в жизни довелось побывать в прокуратуре!.. Да ещё в следственном отделе...

— Может быть, перейдём к делу? — спросил я.

— Да-да, конечно... Но сначала, с вашего позволения, я хотел бы коротко сказать о себе... Для общего впечатления...

Пожалуйста, — произнёс я, подумав, что «общее впечатление» он уже произвёл.

— Перед вами, если вам угодно знать, научный работник, кандидат экономических наук, а в недалёком будущем, можете не сомневаться, доктор наук. Я уже заканчиваю диссертацию. Следовательно, пока ещё доцент, но скоро — профессор. Как видите, в этом смысле не могу пожаловаться на судьбу...

— А в каком смысле вы на неё жалуетесь?

— В семейном, к сожалению, в семейном... Впрочем, как говорят французы, се ля ви — такова жизнь…

И он вновь скорбно опустил глаза, сделал выразительную паузу. Я терпеливо выжидал.

— Конечно, дело, по которому я решился вас обеспокоить (он сказал именно «обеспокоить»), может показаться вам мелким и даже недостойным, так сказать, вашего внимания, но для меня, как деятеля науки, оно весьма драматично, смею заметить...

— Нельзя ли конкретнее, — сказал я, уже понимая, что «деятель науки» любитель поговорить и намерен пленить меня своим красноречием.

— Дело алиментное, — ответил доцент. — Тем не менее и однако оно, позволю себе утверждать...

— Алиментные дела относятся к компетенции гражданского отдела, и вы напрасно...

— Одну минуту, — перебил он меня. — Оно вначале было только алиментным и им действительно занимался гражданский отдел. Но потом, как это ни парадоксально, суд вынес определение о возбуждении против меня уголовного преследования.

— В связи с уклонением от платежа алиментов?

— Да, но это абсолютный нонсенс!.. И суд не вникнул в нюансы дела...

— Определение суда и все документы при вас?

— Разумеется.

— Покажите, пожалуйста.

Доцент достал из портфеля кипу бумаг и протянул мне. Я стал знакомиться с определением суда, копиями кассационных жалоб, всевозможными справками и письмами. Признаться, поначалу я читал все эти бумаги без особого интереса, но потом увлёкся — передо мною были поистине человеческие документы, разительные по своей необычности! Суть довольно ясного и довольно противного дела Прохорова сводилась к следующему.

Мать Прохорова, рано овдовевшая, работала уборщицей на одном из заводов Свердловской области. Прохоров был её единственным сыном. Выбиваясь из сил, эта женщина отдавала ему всю свою жизнь, стремясь во что бы то ни стало «вывести его в люди». Он окончил среднюю школу, а потом уехал в Москву продолжать образование. Получая студенческую стипендию, Прохоров часто писал матери с просьбой «прислать деньжонок». Мать, отказывая себе во всём, посылала. Для этого ей приходилось работать сверхурочно, брать в стирку бельё, мыть полы в клубе.

Окончив институт, Прохоров остался в аспирантуре, потом защитил диссертацию, получив кандидатскую степень и звание доцента. Теперь он уже много зарабатывал и писать матери перестал.

Отчаявшись получить ответ на свои письма, старушка взяла на заводе отпуск и приехала в Москву. Тут она убедилась что сын действительно «вышел в люди», У него была прекрасная, хорошо обставленная комната, собственная машина, много костюмов.

— Что это вы, мамаша, на старости лет вздумали по железным дорогам таскаться? — спросил её сын. Право, не по возрасту... Да и лишние расходы к тому же...

Этот человек больше всего на свете боялся «лишних расходов». Через два дня после приезда матери в Москву он отправил её обратно, купив ей билет в бесплацкартном вагоне и дав сто рублей на дорогу.

— Езжайте, мамаша, с богом, как говаривали в старину, — сказал он, — В гостях хорошо, а дома лучше. Да и мне некогда вами заниматься... И подпишите вот эту расписочку...