Рассказ o себе

Велико было её удивление, когда оказалось, что инженер Тышкевич на этом заводе не работает и никогда не работал. Первые смутные подозрения возникли у Люси. И, как всегда бывает в таких случаях, в её памяти начали всплывать, как маленькие тучки в ранее безоблачном небе, всякие мелкие странности в поведении Феликса, на которые она прежде не обращала внимания. Да, он был очень внимателен и мил, но проявлял какой-то повышенный интерес к её работе, к порядкам на базе, к тому, где и как хранятся меха... Да, он так часто возвращался к этим вопросам, что она, помнится, однажды даже пошутила:

— Феликс, уже не собираетесь ли вы сменить свою профессию инженера на пост директора меховой базы?

Он тогда засмеялся и ответил, что тут дело, очевидно, в наследственности: его покойный отец тоже был меховщиком.

Между тем раньше, в первые дни знакомства, он говорил, что его отец — польский граф и крупный помещик и что он в связи со своим аристократическим происхождением даже имел неприятности. Она рассказала об этом разговоре матери, и та ей ответила:

— Вот видишь, какое у меня чутьё: ещё не зная этого, я говорила тебе, что Феликс, без всякого сомнения, вырос в аристократической семье. Эта внешность, эти манеры, это врождённое благородство!.. Он очень, очень по душе мне, Люсенька!..

Теперь всё это вспомнилось Люсе. Пока ещё подсознательно, но постепенно всё определённее у девушки укреплялась страшная мысль, что исчезновение Феликса неспроста совпадает с ограблением базы... Люся с испугом отгоняла эту мысль, но она возвращалась вновь и вновь.

Между тем расследование ограбления базы шло полным ходом. Мы работали днём и ночью. Не возбуждал сомнения тот факт, что преступники, или во всяком случае один из них, были хорошо осведомлены о том, как и в каких именно помещениях базы хранились особо ценные меха.

Это наводило на мысль, что в ограблении базы замешан кто-то из сотрудников.

Вот почему пришлось вызвать и подробно допросить сотрудников базы. Все они были, взволнованы тем, что произошло, все высказывали разного рода версии и предположения; увы, как нередко бывает в таких случаях, некоторые из сотрудников были не очень добросовестны в своих показаниях и высказывали подозрения, порождённые не столько логикой фактов, сколько личной неприязнью, стремлением воспользоваться следствием для сведения старых счётов.

Следователь всегда должен учитывать и такие мотивы некоторых свидетельских показаний и соответственно оценивать их. Чем яростнее такие добровольные «свидетели обвинения», тем осторожнее надо относиться к их утверждениям и догадкам.

Опасность таких «свидетелей» заключается не только в том. что они пытаются опорочить ни в чём не повинных людей, но и в том, что своими показаниями они путают карты и тем самым направляют следствие по ложному пути.

Случается, впрочем, что и самые добросовестные свидетели отходят в своих показаниях от истины. Дело в том, что человек не кинокамера, мёртво, но точно фиксирующая то, что «увидел» её объектив. Рассказывая о том или ином событии, свидетель нередко излагает не то, что было в действительности, а то, что он увидел, услышал, заметил, запомнил, понял или вообразил. Он излагает факт, пропустив его через призму своей личности, своего видения, слуха или разумения, окрасив тем самым этот факт всей палитрой своих индивидуальных физических и психологических свойств. Вот почему то, что увидел и заметил, скажем, свидетель Иванов, зачастую расходится с тем, что увидел и заметил свидетель Петров, хотя они оба полны добросовестного стремления сообщить следствию то, что они видели своими собственными глазами. (Вот именно, собственными! Но ведь глаза то бывают разные!).

В этом смысле поговорка — «он врёт, как очевидец» — полна глубочайшего смысла.

Разумеется, всё это не снимает важного значения свидетельских показаний. Речь идёт лишь о психологии свидетельских показаний, которую криминалист должен всегда учитывать.

Вот почему, допрашивая в качестве свидетелей сотрудников пушной базы, я тщательно взвешивал их показания, их версии, их догадки, даже в двух случаях их подозрения. Эта осторожность себя оправдала.

Так дошла очередь до Люси. То, что она была заметно взволнована, не отличало её от других свидетелей. Сам факт вызова к следователю — это «не изюм», как сказал мне однажды пожилой бухгалтер, тоже вызванный в качестве свидетеля. В данном случае Люся, как и все сотрудники базы, была, естественно, взволнована фактом ограбления.

Всё это я хорошо понимал, но вместе с тем обратил внимание, что эта молодая девушка как-то особенно угнетена и подавлена. её припухшие, красные веки, опущенные углы рта, ускользающий взгляд и нервная дрожь не могли быть отнесены только за счёт волнения в связи с вызовом к следователю.