Рассказ одного покойника. Консенсус. Свинья во фраке (сборник)

Только видим, лежит наш Санек под забором и признаков жизни не подает. Конечно, здесь уместно подумать, что пьяный сон сморил человека в неожиданном месте. Но только у нас с Витьком даже мысли такой не мелькнуло: мы Санька не первый раз знали, он мог до глубокого состояния доходить, но чтоб под чужой забор завалиться, – это уж, извините, ниже Санькиного достоинства. Стоим мы над Саньком, как солдаты в строю над убитым товарищем, и чувствуем, как из глубин перегара тяжелая трезвость реальной жизни под черным флагом на нас наступает. На теле не было заметно путей, по которым Смерть вошла в человека, и мы решили, что она одолела Санька изнутри, но повернув его на живот, увидели, как из глубокой резанной раны спины на нас слепо уставилось то, что приводит к концу все надежды живущих, и кровь в темноте вокруг раны запеклась черным бархатом, как кружевная деталь старомодного туалета вездесущей старухи. Из черных нитей бытия плетется кружево смерти. Смерть вошла в человека этим путем, как в свою законную нору, и не хотела бояться людей, обступивших ее с двух сторон. Мы засуетились, забегали, не зная, как выгнать Смерть из Санькиного тела. Но Смерть вам не лиса в чужой деревянной избушке, ее не запугаешь косой, она сама, косая, несет косу на плечах косить вокруг все живое. Глаза Санька были открыты, но он не глядел на нас, мертвый глядит в себя, его взгляд ничего не выражает наружу, неподвижный, застывший, отрешенный, будто он уже наблюдает свой новый мир.

«Что такое человек в этом мире, геометрическом месте точек, разноудаленных от центра власти и равноудаленных от края могилы? – пришли тогда ко мне трезвые мысли. – Точка и есть бесконечно малых размеров независимо от приближенности к центру. Да и сам центр земной суеты – только мнимая точка в масштабах всего мироздания». Казалось бы, Санькин крик должен был оглушить всю вселенную: Человек погибает!!! – прозвучать раскатисто-громко, резонируя под куполом неба, но остался маленькой звуковой точкой в безмолвии чужого пространства. Гибель даже малой души – это как будто вырвали из общего строя космической музыки отдельные ноты и звучит мировая симфония, спотыкаясь, с трагическими провалами и диссонансами. И эти едва уловимые диссонансы неясной тревоги по безвозвратно утраченному будут вечно вплетаться в общий строй бесконечной симфонии, не давая ей обрести законченность, цельность и гармоничность.

Мы подняли Санька под руки. Смерть поднялась вместе с ним, ее лунная тень смерилась ростом с огромными тополями. Мы потащили Санька, как живого, но в стельку пьяного человека… Нас потом самих долго таскали, следователи хотели Санькину смерть повесить на нас, как они вешают пальто на услужливые вешалки своих кабинетов: чему удивляться и что тут искать, обыкновенное дело – бытовая драка со смертельным исходом на пьяной почве русского вопроса «ты меня уважаешь?!» Но мы им не рогатые изделия поточного производства и нам с Витьком хватило сил не предать Санькину память. Смерть его не нашла себе виноватых и скрывается где-то до сего дня в страхе разоблачения.

Следующей жертвой из нас троих стал Витек в тот же злопамятный год. Дело было в конце лета, под осень. Погода стояла ясная, чистый прозрачный воздух располагал к хорошему настроению. Купили мы с Витьком, что полагается для хорошего настроения, а закусить-то нечем и пошли мы с ним на край села картошки в костре испечь – печенки, по-нашему. Глядим, а уж кто-то, будто специально для нас, кучу хвороста навалил, – подходи, зажигай, да и только. Помянули мы добрым словом неизвестного благожелателя, развели огонь, расположили картошку и присели терпеливо ждать хорошего настроения.