Рассказ одного покойника. Консенсус. Свинья во фраке (сборник)

Потом пришла тоска, как богомолка и серая нищенка, взяла мое сердце в холодные руки и повела за собой дальше по земной грешной юдоли. Ночи темнее тьмы метались по земле летучими мышами, между ночами мелькали короткие дни, как кусочки светлого неба в надвигающейся массе тяжелых туч, и бильярдными шарами укатывались за горизонт мимо памяти. Дни полетели, как «гуси» у слабоумного. Каждый день, не успев заявить о себе, начинает темнеть, истлевать, как изношенное платье, и отходит от меня, как ненужная ветошь. Куда ни гляну – везде тоска: черное небо звездами плачет – тоска, серый дождь стучится в окно – тоска, солнечный день над миром встает – пенный всплеск радости над морем тоски, небо светлеет, поднимается, ввысь и пустота нависает над землей от горизонта до горизонта, дорога в лес уходит – тоска, и лес стоит взъерошенной шерстью дикого зверя, и видишь себя по лесной дороге уходящим в даль своего одиночества за леса, за поля, за пространства. Давно погибшие звезды струят на землю обманчивый свет, и солнце ходит по небу, дурача людей их видимым вселенским центральным значением. И тебе открывается мир, в котором быть и не быть по сути одно и то же, мир, в котором «везде все равно». «Время лечит любые раны». Нет, не лечит время раны, а подменяет больное и близкое чужим и здоровым. Горе уходит от света дневного в темную глубь и прячется там, чтобы иногда выходить по ночам из мертвых могил и вампиром высасывать радость, мечты и стремления, впиваясь зубами в самое сердце.

Тоска – чувство, зовущее вдаль, как будто человек собрался уходить, сам не зная куда, и уйти не решается. И никто его туда, вроде, не гонит, не хочешь – не ходи, сиди и радуйся жизни, не приговорен, суда еще не было, ни мирского, ни Высшего. Так нет же, тоска не спрашивает разрешения у человека, возьмет его за самое сердце и поведет его не ведомо куда. Так и меня, обессиленного, эта дорога повела за собой, как задумчивая девочка тащит за руку тряпичную куклу.

Люди на земле мне стали представляться мыльными пузырями на кем-то вспененной поверхности водной глади. То там, то тут по одному и целыми кучами лопались пузыри, как человеческие жизни, но общая картина от этого мало менялась, потому что пузырей было много, и кто-то постоянно вспенивал воду, заботясь о том, чтобы картина жизни не стерлась с ровной поверхности призрачной глади. Люди мне стали казаться ненастоящими: был человек и нет человека. Человек – быть и не быть, есть и нет одновременно. Вот он был и вот его нет, исчезает быстрее, чем мед и Винипуха. Иная вещь дольше людей существует, человек умирает, а вещи без него живут, и помнят или нет они человека, об этом никто не знает. Сгинуть в пучине морской трудней, чем в безвестности мира.

Красный диск солнца долго стоит в тумане над горизонтом, словно решает тяжелый вопрос: стоит ли вновь и вновь всходить над смертью, ложью и пошлостью. Но, спохватившись, торопливо срывается с места и быстро восходит в зенит. Как человек, однажды решивший выйти из наезженной колеи, раздумывая, как это сделать, еще больше ускоряет свой ход по той же самой колее. Отработав очередную «упряжку», солнце ложится к закату. Уходящий день уносит с собой все, что видели глаза и чем была занята голова. И новый день идет на смену ушедшему, неся на себе все то же самое, что вчера видели глаза и чем была занята голова. Сострадательные ночи несут человеку забвение тьмой, а дни принуждают мучиться необходимостью существования.

За что ни возьмусь – все не я, все не мое. В огород и смотреть не могу – надоела до черта ягода-картошка. Ходишь, ходишь – растишь себе пропитание, сколько сил и здоровья даром растратишь – съел и нету, будто свое время и сам себя пожираешь, – или они тебя, как вы считаете, кто кого жрет? Я, конечно, все достаточно понимаю: не потопаешь – не полопаешь. Значит, выходит топать, чтобы лопать, а лопать, чтобы топать, – замкнутый круг получается, по которому ходит человек туда-сюда, хуже арестанта в клетке, пока не найдет свой и круга конец, как будто человек изначально был приговорен к прогрессирующему пожиранию себя самого. Homo consumes – в «человека потребляющего» превращается человек из Homo Sapiens, человека мыслящего.