Рассказ предка

Между прочим, особенно ясный эксперимент был проведен с цихлидой Оле Зеехаузеном (Ole Seehausen), теперь из университета Халла, и его коллегой Жаком ван Альфеном (Jacques van Alphen) из университета Лейдена. Они взяли два родственных вида цихлид из озера Виктория, Pundamilia pundamilia и P. nyererei (названный в честь одного из великих лидеров Африки, Джулиуса Ньерере из Танзании). Оба вида очень похожи, за исключением того, что P. nyererei красноватого цвета, тогда как P. pundamilia синеватый. В контрольных опытах при нормальных условиях самки предпочитают спариваться с самцами своих собственных видов. Но затем Зеехаузен и ван Альфен провели свой ключевой опыт. Они предоставили самкам тот же выбор, но в искусственном монохроматическом свете. Это придает драматическую особенность воспринимаемому цвету, как я наглядно помню из школьных дней в Солсбери, городе, улицы которого, как оказалось, были освещены натриевыми фонарями. Наши ярко-красные кепки и ярко-красные автобусы – все выглядели грязно-коричневыми. То же самое случилось и с красными и с синими самцами Pundamilia в Seehausen в эксперименте ван Альфена. Красные или синие в дневном свете, они все стали грязно-коричневого цвета. А результат? Самки больше не различали их и спаривались без разбора. Потомство от этих спариваний было вполне плодовито, что указывает на то, что выбор самок – единственная вещь, которая стоит между этими видами и гибридизацией (Похожий пример представлен в «Рассказе Кузнечика».). Если бы два вида были немного более различными, то их потомство, вероятно, было бы неплодовито, как мулы. Еще позже в процессе расхождения изолированные популяции достигают момента, когда они не могут скреститься, даже если захотят.

Независимо от предпосылок разделения, отказ скрещиваться определяет пару популяций как принадлежащих к различным видам. Каждый из двух видов теперь свободен эволюционировать отдельно, свободен от загрязнения генами другого, даже притом, что первоначального географического барьера для такого загрязнения больше не существует. Без начального воздействия географических барьеров (или чего-то аналогичного), виды никогда не смогли бы стать специализированными в своих рационах, средах обитания или образцах поведения. Заметьте, что «воздействие» не обязательно означает, что сама география создала текущее изменение, как в случае затопления долины или извержения вулкана. Тот же эффект достигается, если географические барьеры существовали все время, достаточно широкие, чтобы препятствовать генному потоку, но не настолько огромные, что они никогда не пересекались случайными исходными популяциями. В «Рассказе Дронта» мы встретили предположение о случайных особях, которым удалось переправиться на отдаленный остров, где они затем размножались в изоляции от родительской популяции.

Такие острова, как Маврикий или Галапагосы – классические поставщики географического разделения, но острова не должны означать сушу, окруженную водой. Когда мы говорим о видообразовании, «остров» означает любую изолированную область размножения, обособленную с точки зрения животного. Недаром красивая книга Джонатана Кингдона об экологии Африки называется «Остров Африка». Для рыбы озеро – остров. Как, в таком случае, сотни новых видов рыб могли отклониться от одного предка, если они все живут в одном и том же озере?