Рассказчица

Когда мимо проходил офицер-эсэсовец, смотритель «Канады», я про себя называла его: герр Диббук. Человек слишком слаб, чтобы изгнать зло, вселившееся в него.

– Ты глупа до невозможности, – сказала Дарья, когда однажды ночью на нарах я шепотом поделилась с ней своими мыслями на этот счет. – Не все в этом мире выдумка, Минка.

Я ей не поверила. Потому что этот лагерь, этот ужас – в их существование никто никогда не поверит. Взять, к примеру, хотя бы союзников. Если бы они услышали о том, что здесь людей сотнями удушают газом, разве они не поспешили бы спасти нас?

Сегодня мне дали ножницы, чтобы я отпарывала подкладку с одежды. Меня ждала целая гора шуб. Внутри я иногда находила обручальные кольца, золотые серьги, монеты и отдавала их охраннику. Иногда я думала, кому достались мои ботинки и как скоро новая владелица обнаружит спрятанные в каблуках сокровища?

При появлении и уходе герра Диббука по «Канаде» всегда проносилась какая-то тревожная рябь, словно его присутствие действовало на всех как электрошок. Даже не оборачиваясь, я понимала, что ко мне приближается именно он вместе с другим эсэсовским офицером. Они разговаривали, а я подслушивала их беседу на немецком, распарывая подол.

– Значит, в пивной?

– В восемь.

– И не говори мне снова, что ты очень занят. Я начинаю думать, что ты избегаешь общества брата.

Я глянула через плечо. Нечасто можно было услышать, как два офицера разговаривают в такой дружелюбной манере. Обычно они орали друг на друга так же, как на нас. Но эти двое, очевидно, были не чужие.

– Я буду там, – со смехом пообещал герр Диббук.

А разговаривал он с эсэсовцем, который наблюдал за перекличками, отвечал за женский лагерь и имел тремор в правой руке.

С тем, в которого не вселился злой дух. Он был просто зол сам по себе, точка. Это по его приказу избили Агнат, и он всегда присутствовал на поверках – то казался скучающим, и тогда перекличка проходила быстро, то был на взводе и срывал на нас свою ярость. Только сегодня утром он застрелил девушку, которая до того ослабела, что не могла стоять прямо. А когда находившаяся рядом с ней заключенная от испуга подскочила, он убил и ее.

И эти двое родственники?

Некое едва заметное сходство, полагаю, в них было – в очертании челюстей, и волосы у обоих песочного цвета. И вечером, поколотив нас, поморив голодом и вволю поизмывавшись над нами, они пойдут и вместе выпьют пива.

Задумавшись об этом, я прекратила работу, и охранник, следивший, как я перебираю вещи из чемоданов и мешков, заорал, чтобы я занялась делом. Я вытащила из груды, которая никогда не уменьшалась, кожаный саквояж. Достала из него ночную сорочку, несколько лифчиков и смен белья, кружевную шапочку. Там нашлись еще отрез шелка и нитка жемчуга. Я позвала офицера, который курил сигарету, прислонившись к стене сарая, и протянула ему эти вещи для описи и учета.

Взяла из груды следующий чемодан.

Этот я узнала.

Полагаю, такой чемоданчик для однодневной поездки мог быть не только у моего отца, но у скольких из них ручка отремонтирована с помощью проволоки, после того как я использовала его для строительства игрушечной крепости? Повернувшись спиной к охраннику, я опустилась на колени и расстегнула ремни.

Внутри лежали подсвечники моей бабушки, аккуратно завернутые в молитвенную накидку отца. Под ними лежали его носки, трусы, связанный ему матерью свитер. Однажды отец признался мне, что ненавидит его за слишком длинные рукава и колючую шерсть, но мама так старалась, как он мог не притвориться, что это его самая любимая вещь?

Горло у меня перехватило от волнения, я не смела шевельнуться. Несмотря на слова Агнат, несмотря на то, что каждый день, проходя мимо крематория, я видела длинную очередь из вновь прибывших людей, которые, ничего не понимая, ждали, когда их пустят внутрь, я не верила в смерть отца, пока не открыла этот чемодан.

Я была сиротой. Никого у меня не осталось в этом мире.

Дрожащими руками я подняла отцовский талих, поцеловала его и бросила в кучу хлама. Подсвечники отложила в сторону, вспоминая, как мать произносила над ними молитву перед ужином в Шаббат. И взяла свитер.

Руки матери работали спицами, сматывали пряжу в клубки. Отец носил его, под ним билось его сердце.

Я не могла допустить, чтобы этот свитер натянул на себя кто-то другой, кому невдомек, что каждый кусочек этой вещи рассказывает свою историю. Эта пряжа обрела второй смысл – стала повествованием, каждый узелок, каждая петля, каждый накид – часть моей семейной саги. Этот рукав мать вязала, когда Бася упала и ударилась головой об угол стоявшего у пианино стула, ей пришлось тогда накладывать швы в больнице. Горловина никак не удавалась, и мама просила помощи у нашей домохозяйки, которая была более искусной вязальщицей. Когда она мерила обхват груди и бедер у отца, чтобы начать вязание, то шутила, что не собиралась выходить замуж за гориллу с такой длинной талией.

Не случайно слово «история» по сути означает «повесть о чьей-то жизни».