Рассказчица

Воровством я это не считала. Это было архивирование. Перед сном я вытаскивала фотографии – колоду мертвецов, которая становилась все толще, и шепотом повторяла их имена: Ания, Гершель, Герда, Хаим. Вольф, Миндла, Двора, Израэль. Шимон, Элька. Рахиль и Хая, близняшки. Элиас, плакавший после обрезания. Шандла в день свадьбы.

Пока я их помню, они еще здесь.

Дарья работала рядом со мной, и у нее болел зуб. Я видела, как вздрагивают ее плечи, когда она пытается сдержать стон. Стоит показать, что ты больна, и станешь еще более крупной мишенью для надзирателей, которые воспринимали любую слабость как повод уцепиться за нее и досадить сильнее.

Уголком глаза я видела, что Дарья взяла в руки маленький альбом для автографов в обложке с блестками. Когда мы были маленькими, у самой Дарьи был точно такой же. Иногда мы с ней стояли у входа в театр или модный ресторан и ждали, когда появятся гламурные женщины в белых меховых манто, на серебристых каблуках, под ручку со своими шикарными кавалерами. Я понятия не имела, действительно ли кто-нибудь из них знаменитость, но в нашем воображении они ими были. Дарья украдкой глянула на меня и передала мне альбом, пихнув его по скамье. Я спрятала добычу под пальто, подкладку которого отрывала.

В книжечке было много всего: билетики из кино и наброски зданий; обертка от мятного леденца; небольшое стихотворение, которое, как я поняла, сопровождало игру с хлопаньем в ладоши; лента для волос и кусочек тафты от нарядного платья; выигрышный билет с распродажи в кондитерской. На задней обложке изнутри были написаны два слова: «Никогда не забывай». К передней, тоже с внутренней стороны, приклеена фотография двух девочек с подписью: «Гитла и я». Кто такая «я», осталось неизвестным. Никакой информации для определения, кто хозяйка этого альбома, не было, но почерк, старательный и петлистый, явно выдавал в ней девочку-подростка.

Я решила, что назову ее Дарьей.

Искоса глянув на свою подругу, я увидела, что та утирает рукавом слезы. Наверное, она подумала: что случилось с ее собственным альбомом для автографов в обложке с блестками? Или о счастливой девушке, которой он когда-то принадлежал.

Если бы я своими глазами не видела эту трансформацию, то не узнала бы Дарью. Стройное, гибкое тело танцовщицы, которому я когда-то так завидовала, превратилось в мешок костей. Под одеждой проглядывали бугры позвоночника, будто столбики забора. Глаза запали, губы высохли и потрескались. Она завела привычку до крови обкусывать ногти.

Я вполне уверена, что, на ее взгляд, выглядела не менее жутко.

Оторвав от обложки фотографию, я с натренированной ловкостью спрятала ее в рукав.

Вдруг над моим плечом кто-то протянул руку и взял альбом.

Герр Диббук стоял так близко ко мне, что я чувствовала хвойный запах его лосьона после бритья. Я не повернула головы, не сказала ни слова и виду не подала, что узнала его. А он листал страницы альбома. Мне было слышно.

Конечно, он заметил пустое место, с которого что-то сорвали, но молча отошел от меня, бросив альбом в кучу вещей, которые сожгут. Однако еще не меньше четверти часа я ощущала жар его взгляда у себя на затылке и в тот день больше ничего не взяла из «Канады».

Ночью Дарья не могла уснуть от страшной боли.

– Минка, если я умру, у тебя не останется моей фотографии, – прошептала она, дрожа рядом со мной.

– Мне она не нужна, потому что ты не умрешь, – ответила я.

Я знала, что зуб у нее инфицирован. Изо рта у Дарьи пахло так, будто она гниет изнутри, а щека распухла и увеличилась вдвое. Если зуб не выпадет, ей не выжить. Я прижалась к ее спине, делясь с подругой теплом своего тела.

– Повторяй их со мной, – сказала я. – Это тебя отвлечет.

Дарья помотала головой:

– Больно…

– Прошу тебя, – молила я. – Попытайся.

Фотографии мне больше были не нужны. Ания, Гершель, Герда, Мейер, Вольф. Произнося каждое имя, я вспоминала лицо со снимка.

Потом раздался едва слышный голос Дарьи:

– Миндла?

– Точно. Двора. Израэль.

– Шимон, – добавила Дарья. – Элька.

Рахиль и Хая. Элиас. Фишель и Либа, Байла, Лейбус, Моша, Брайна, Гитла и Дарья.

Тут она перестала повторять вместе со мной. Тело ее обмякло.

Я проверила, дышит ли она, а потом сама отключилась.

Наутро Дарья проснулась с опухшим красным лицом, кожа у нее горела. Она не могла подняться с нар, так что мне пришлось тащить ее в туалет и обратно в барак, самой застилать постель. Когда вошла Тварь, я вызвалась нести котел с кашей, потому что за это полагалась дополнительная пайка. Ее я отдала Дарье, которая так ослабела, что не могла миску до рта донести. Я попыталась заставить ее открыть рот, напевая песенку, как Бася пела Мейеру, когда тот отказывался есть.

– Ты не умеешь петь, – прохрипела Дарья, слегка улыбнувшись, и этого хватило мне, чтобы влить ей в рот немного жидкости.