Рассказчица

Тем вечером в нашем бараке появилась новая жилица. Она была из Радома и отдала своего трехлетнего ребенка старухе-матери на платформе, где арестанты выгружались из вагонов. Такой совет ей шепнул мужчина в полосатой робе. Женщина плакала не переставая.

– Если бы я знала, – захлебываясь слезами, причитала она. – Если бы я знала, почему он так сказал, то никогда бы не сделала этого.

– Тогда вы оба уже были бы мертвы, – сказала Эстер, самая старшая в нашем бараке женщина, пятидесяти двух лет. Она работала с нами в «Канаде» и имела свой бизнес на лагерном черном рынке – меняла украденные из чемоданов сигареты и одежду на еду.

Новая арестантка не унималась. Такое случалось нередко, но эта плакальщица выражала свое горе очень громко. А мы все вымотались от недоедания и долгой работы. Ее слезы расстраивали нас. Она была хуже дочки раввина из Люблина, которая всю ночь напролет молилась.

– Минка, сделай что-нибудь, – наконец попросила Эстер.

– Что я могу сделать?

Не в моих силах вернуть ей ребенка или мать. Я не властна изменить то, что случилось. Честно говоря, меня эта женщина раздражала; вот какой жестокой я стала. В конце концов, мы все перенесли утраты, как и она. С чего она взяла, что ее горе какое-то исключительное и лишает нас драгоценных часов сна?

– Если мы не можем утихомирить ее, может, тогда заглушим? – предложила одна девушка.

Послышался одобрительный хор голосов.

– На чем ты закончила, Минка? – спросила Эстер.

Сперва я не поняла, про что она говорит. А потом сообразила: эта женщина хочет услышать сочиненную мной историю, ту, которой я отвлекала Дарью прошлой ночью. Если она сработала как обезболивание, может, и плач этой несчастной о своем ребенке заглушит?

Женщины уселись на нарах, похожие на стебли тростника у края пруда, – тощие и слегка покачивающиеся, они опирались друг на друга. Я видела, как блестят их глаза в темноте.

– Давай, – Дарья толкнула меня локтем, – у тебя благодарные слушатели.

И я начала рассказывать про Анию, для которой день начался, как обычно. Октябрь выдался на удивление холодный; листья срывало ветром с ветвей деревьев, и они маленькими вихрями кружились в демоническом танце у ее ботинок, отчего она и поняла, что случится беда. Отец научил ее, помимо всего прочего, завязывать шнурки, находить путь по звездам, распознавать чудовище под личиной человека.

Я рассказывала о жителях деревни, доведенных до грани отчаяния. Кто-то убивал скотину на фермах, из домов пропадали собаки. В округе орудовал какой-то свирепый зверь, он был среди них.

Я рассказала им о Дамиане, капитане стражи, который хотел, чтобы Ания вышла за него замуж, и не гнушался для этого принуждением. Как он сказал испуганным людям, что если они останутся за стенами деревни, то будут в безопасности.

Эту часть я написала после того, как мы переехали в гетто. Когда я еще верила в это.

В бараке стояла тишина. Дочь раввина больше не молилась; рыдания новой женщины стихли.

Я описала, как Дамиан взял последний багет, который Ания должна была продать на рынке, как он поднял в руке монеты, чтобы она не могла их достать, и не отдавал, пока девушка не согласилась поцеловать его. Как она спешила домой с пустой корзиной, а он впивался глазами в ее спину.

– Дом от тропинки отделял ручей, – произнесла я голосом Ании. – И отец положил широкую доску, чтобы мы могли перебираться через него. Но сегодня, когда я дошла до переправы, то остановилась и нагнулась к воде, чтобы напиться и смыть горький вкус Дамиана, приставший к моим губам.

Я сцепила руки.

– Вода… стала красной. Я поставила на землю корзину, которую несла, и пошла вдоль берега вверх по течению ручья… и тогда я увидела.

– Что увидела? – сонно спросила Эстер.

В ту минуту я вспомнила, как мать говорила мне, что нужно быть человеком, ставить интересы других выше своих собственных. Я посмотрела на новую заключенную и подождала, пока она не встретится со мной взглядом, и после этого сказала:

– Вам придется подождать до завтра. Тогда узнаете.

Иногда, чтобы протянуть еще один день, вам нужна веская причина цепляться за жизнь.

Именно Эстер посоветовала мне записывать свою историю.

– Кто знает, – сказала она, – может, когда-нибудь ты станешь знаменитой.

Я рассмеялась:

– Скорее, эта история умрет вместе со мной.

Но я поняла, о чем она просит: пусть моя история существует, чтобы ее могли читать и перечитывать, даже если меня заберут отсюда. Истории всегда переживают своих сочинителей. Мы много узнаём о Гёте и Чарльзе Диккенсе из написанных ими книг, хотя сами авторы давным-давно умерли.