Рассказчица

Blockälteste схватила одну из них за волосы. Тем, кто работал в «Канаде», позволяли их отращивать. Мои теперь были уже длиной примерно в дюйм. Это была только одна из многих привилегий, которые давало назначение на работу в сортировочный барак, и она вызывала зависть у других заключенных. Надзиратели называли нас жирными свиньями, потому что мы выглядели более здоровыми, чем большинство узниц, так как могли воровать еду, которую находили в чемоданах.

– Это твое? – заорала Тварь.

Девушка замотала головой:

– Нет… Я не…

– Может быть, это подстегнет вашу память, – сказала старшая по бараку и с размаху ударила своей палкой по лицам сразу всех пятерых, выбивая им зубы, ломая носы и сбивая с ног.

Тварь растолкала их пинками, чтобы еще порыться в соломе на нарах. Сердце у меня стучало, как пулемет; на висках выступил пот. Я увидела, что ее рука сомкнулась на фотографиях, которые я перевязала вытащенной из подола платья ниткой.

Тварь развязала бантик, и тут вперед вышла Дарья:

– Они мои.

У меня отвисла челюсть. Я понимала: она платит мне за спасение жизни. Не успела я рта раскрыть, как вперед шагнула другая женщина – та, что прибыла к нам всего три дня назад и без конца лила слезы по своему сыну и матери. Я до сих пор не знала, как ее зовут.

– Она врет, – заявила женщина. – Они мои.

– Они обе врут. – Я посмотрела на «плакальщицу», удивляясь, что ею движет? Она пытается спасти меня? Или ищет смерти? – Она не работает в «Канаде». А эта, – я кивнула на Дарью, – не знает немецкого.

Только что я стояла и храбрилась, и вот уже меня вытаскивают из барака. На улице лупил дождь, и ветер бушевал, как злой дракон. Один из моих деревянных башмаков увяз в грязи; я едва успела подобрать его. Без обуви здесь не выжить. Точка.

Посреди двора, под дождем, который, не скупясь, поливал его шерстяную форму, стоял эсэсовский офицер, прозванный мною герром Тремором. Рука у него не тряслась, когда он поднял кнут и хлестнул им по спине девушку из моего барака, которая спрятала у себя радио. Бедняжка упала в лужу вниз лицом. После каждого удара эсэсовец орал на нее, чтобы она вставала, и снова бил.

Я буду следующей.

Меня пробрала дрожь. Зубы стучали, из носа текло. Я думала, кого он прикончит сегодня: девушку, стянувшую в «Канаде» радио? Или меня?

Странно размышлять о смерти. Раньше мы с отцом в шутку обсуждали его кончину. Теперь я думала о том, как завершится моя собственная жизнь.

Пожалуйста, пусть я умру быстро.

Если меня ждет пуля, цельтесь в сердце, не в голову.

Хорошо, если мне не будет больно.

Лучше бы умереть от внезапного удара, чем от инфекции. Я бы даже не отказалась от газа. Может, это как уснуть и не проснуться.

Не знаю, в какой момент я начала считать массовое уничтожение людей в этом лагере гуманным – как думали немцы, полагаю, – но если альтернативой было постепенное превращение в труп, так же как мой ум неуклонно деградировал из-за голода, что ж, тогда, может быть, лучше покончить со всем этим одним махом.

Охранник подвел меня к герру Тремору, и тот поднял взгляд. Дождь хлестал его по лицу, глаза, я заметила, были остекленелые – блеклые и серебристые, как зеркало.

– Я еще не закончил, – сказал он по-немецки.

– Нам подождать, Schutzhaftlagerführer? – спросил охранник.

– Я не собираюсь торчать весь день под этим сраным дождем из-за того, что какое-то животное не способно соблюдать правила, – прорычал он.

Я вскинула подбородок и очень четко произнесла по-немецки:

– Ich bin kein Tier[55].

Герр Тремор прищурился и посмотрел мне в глаза. Я тут же опустила взгляд.

Он поднял правую руку, в которой держал кнут, и хлестнул им меня по щеке, голова моя резко дернулась вбок.

– Da irrst du dich[56].

Я упала в грязь на колени, прижав руку к щеке. Кончик хлыста оставил засечку под глазом. Кровь, смешиваясь с каплями дождя, струйкой побежала к подбородку. Лежавшая на земле девушка глянула на меня. Роба на ней была вспорота кнутом, кожа на спине содрана и болталась клочьями, напоминая лепестки роз.

За спиной я слышала разговор охранников, которые привели меня сюда и объясняли кому-то еще, в чем состоит мой проступок. Оказалось, офицеру. Тот прошел мимо меня и сказал:

– Schutzhaftlagerführer, вы тут заняты. С вашего разрешения, может быть, я могу вам помочь?

Я видела только его спину в форме и руки в перчатках, сложенные за спиной. Сапоги у него сияли, я уставилась на них, удивляясь, как ему удалось пройти по этой грязи и не запачкаться.

Ну можно ли думать о таких глупостях за минуту до смерти!

Герр Тремор пожал плечами и снова повернулся к своей жертве, лежавшей на земле.

Другой офицер отошел от него. Меня подняли на ноги и потащили по лагерю мимо «Канады» к административному зданию, куда и вошел эсэсовец в блестящих сапогах. Он отдал приказание охранникам, и меня отвели вниз по лестнице в какую-то камеру. Дверь за мной закрыли, и я услышала скрежет тяжелой железной задвижки.