Рассказчица

– Отец обсуждал со мной детали своего ухода, – начала я, слова всплывали из глубины памяти и механически слетали с языка. – Ания, – говорил он, – чтобы на моих похоронах никакого виски. Пусть будет самое лучшее вино из ежевики. И ни капли слез, запомни. Только танцы. А когда меня опустят в землю, хочу, чтобы зазвучали фанфары и полетели белые бабочки. – Личность, вот какой был у меня отец. Деревенский пекарь, каждый день в придачу к хлебам, которые готовил для жителей, он пек одну булочку для меня – особенную и самую вкусную, свернутую в кольцо и похожую на корону принцессы, в тесто отец добавлял сладкую корицу, шоколад и один секретный ингредиент – свою любовь ко мне (так говорил он сам), и ничего вкуснее я в жизни не ела.

Я осторожно открыла Дарье рот и приставила ручку к распухшей десне. Взяла в руку камень, который подобрала на улице.

Мы жили на окраине деревушки, такой маленькой, что все знали друг друга по именам. Наш дом с соломенной крышей был сложен из речных камней; печь, в которой отец готовил хлеб, прогревала его целиком. Я частенько сидела за кухонным столом и лущила горох, который растила сама в маленьком садике позади дома, а отец открывал заслонку кирпичной печи, засовывал внутрь пекарскую лопату и вынимал круглые румяные караваи. Свет мерцающих углей подсвечивал мышцы его рук и спины, рельефно выделявшиеся под пропитанной потом рубахой.

– Я не хочу, чтобы меня хоронили летом, Ания, – говорил он. – Постарайся, чтобы я умер в прохладный день, когда дует свежий ветерок. Пока птицы не улетели на юг, пусть споют для меня.

Я притворялась, что беру на заметку его просьбы. Меня не пугали такие мрачные разговоры; отец казался мне слишком здоровым и сильным, чтобы я могла поверить, будто эти его просьбы когда-нибудь придется выполнять. Некоторые жители деревни находили наши отношения с отцом странными – как мы можем шутить о таких вещах? – но моя мать умерла, когда я была маленькой, и у нас никого больше не было: у меня – он, а у него – я.

Дарья наконец расслабилась, зачарованная туманом моих слов. Но и весь барак тоже притих; женщины слушали меня.

– Отец обсуждал со мной подробности своего ухода… – сказала я и занесла камень над ручкой, – но в конце концов я опоздала.

Произнося последнее слово, я стукнула камнем по ручке, как по зубилу. Дарья издала нечеловеческий вопль и изогнулась, будто ее полоснули мечом. Я в ужасе отпрянула. Что я натворила! А она зажала рукой рот и перекатилась на бок.

Когда Дарья взглянула на меня, глаза у нее были ярко-красные, сосуды в них полопались от крика. Кровь текла по подбородку, будто она упырь, только что убивший свою жертву.

– Прости меня! – воскликнула я. – Я не хотела делать тебе больно…

– Минка, – просипела моя подруга сквозь слезы, сквозь кровь и стала хватать меня за руку; по крайней мере, мне показалось, что она делает именно это, а потом я поняла: Дарья пыталась что-то дать мне.

На ее ладони лежал выбитый гнилой зуб.

На следующий день лихорадка у Дарьи спала. Я снова принесла завтрак с кухни, чтобы получить дополнительную порцию и помочь подруге набраться сил. Она улыбнулась мне, и я увидела дырку на месте выбитого зуба, черный провал.