Рассказчица

– Древние греки, – продолжал он, – о них нам рассказывали в школе, писали о Донестре. У него голова льва и тело человека. Он умеет говорить на всех языках, что, как ты можешь догадаться, – сухо добавил он, – очень удобно. – (Я смотрела на свои колени и думала, как бы ему понравилось данное мной прозвище – герр Диббук, оно ведь имеет отношение к еще одному мифическому зверю.) – Как и твой упырь, этот монстр убивает и пожирает свои жертвы. Но у Донестра есть одна особенная черта: он хранит оторванные головы своих жертв, сидит рядом с ними и плачет. – Гауптшарфюрер остановил на мне взгляд и дождался, пока я посмотрю на него. – Как по-твоему, что это такое?

Я сглотнула. Про Донестра я слышала впервые в жизни, но своего упыря Александра знала лучше, чем саму себя. Я родила этого героя, жила и дышала вместе с ним.

– Вероятно, у некоторых чудовищ, – тихо ответила я, – еще остается совесть.

Ноздри герра Диббука раздулись. Он встал, обошел вокруг стола, а я мигом сжалась в комок и вскинула руку, чтобы защититься от удара.

– Ты понимаешь, – едва слышно произнес он, – что за воровство я мог бы наказать тебя в пример другим. Публично выпороть, как заключенную, которую до тебя порол шутцхафтлагерфюрер. Или убить.

Из глаз у меня хлынули слезы. Оказалось, я не так горда, чтобы воздержаться от мольбы о пощаде.

– Прошу вас, не надо. Я все сделаю.

Гауптшарфюрер замялся, а потом проговорил:

– Тогда скажи мне, что будет дальше.

Сказать, что я была ошеломлена, было бы преуменьшением. Гауптшарфюрер не только пальцем меня не тронул, но и оставил в своем кабинете до конца дня печатать списки изъятых в «Канаде» трофеев. Списки эти, как я узнала, отправляли в разные места Европы, которые до сих пор находились под контролем немцев, вместе с самими вещами. Теперь, сказал мне гауптшарфюрер, – это моя работа. Я буду писать под его диктовку, печатать письма, отвечать на звонки (по-немецки, разумеется) и принимать адресованные ему сообщения. Когда он ушел в бараки «Канады» заниматься своими обычными делами, то не оставил меня одну, а посадил одного из своих подчиненных в кабинете – следить, как бы я чего не натворила. Я печатала, и пальцы мои безудержно дрожали на клавишах. Вернувшись, гауптшарфюрер сел за стол и, не говоря ни слова, стал жать кнопки на счетной машинке. Из нее вылезал длинный белый язык, который закручивался на конце и свешивался с края стола все ниже и ниже по мере того, как офицер разбирался со стопкой бумаг на столе.

К вечеру у меня закружилась голова. В отличие от «Канады», здесь мне не дали супа на обед. Какой бы скудной ни была эта пища, все-таки она подкрепляла силы. Когда после одной из отлучек по делам гауптшарфюрер вернулся с кексом и кофе в руках, у меня громко заурчало в животе. Мы с моим новым начальником сидели так близко друг к другу, что он наверняка это услышал.

Вскоре в дверь кабинета постучали. От неожиданности я подскочила на стуле. Гауптшарфюрер крикнул посетителю, чтобы тот входил. Я не отрывала глаз от страницы, но мигом узнала хриплый голос шутцхафтлагерфюрера, его звуки вызывали у меня в голове мрачный образ: дым, окутывающий лезвие клинка.

– Что за паршивый день! – распахивая дверь, прорычал начальник лагеря. – Пошли в буфет, мне нужно долбануть по мозгам, прежде чем снова терпеть перекличку.

Волоски у меня на шее встали дыбом. Ему приходится терпеть перекличку?

Взгляд герра Тремора упал на меня, со склоненной головой сосредоточенно печатавшую на машинке.

– Глянь-ка, а это что такое? – насмешливо произнес он.

– Райнер, мне был нужен секретарь. Я месяц назад говорил тебе об этом. Бумаг становится все больше с каждым днем.

– И я тебе ответил, что позабочусь об этом.

– У тебя это заняло слишком много времени. Напиши на меня рапорт, если тебе от этого станет лучше. – Он пожал плечами. – Я просто взял дело в свои руки.

Шутцхафтлагерфюрер обошел меня полукругом:

– Забрав одну из моих работниц?

– Одну из моих работниц, – поправил его гауптшарфюрер.

– Без моего разрешения.

– Ради бога, Райнер! Ты можешь найти другую. Эта бегло говорит по-немецки.

– Wirklich?[59]– удивленно спросил лагерфюрер.

Он обращался ко мне, но я сидела спиной к нему и не догадывалась, что от меня ждут ответа. Вдруг что-то тяжелое обрушилось сзади и сбоку мне на голову. Я слетела со стула и упала на колени, в глазах помутилось.

– Отвечай, когда с тобой разговаривают! – Начальник лагеря нависал надо мной, занеся руку.

Не успел он снова ударить меня, как брат крепко схватил его за запястье:

– Я бы попросил, чтобы ты доверил мне самому наказывать своих подчиненных.

Глаза лагерфюрера блеснули.

– Ты просишь об этом вышестоящего офицера, Франц?

– Нет, – ответил тот. – Я прошу об этом своего брата.

Напряжение рассеялось, будто паром вылетело в окно.

– Значит, ты решил завести домашнего зверька, – со смехом проговорил лагерфюрер. – Ты не первый из офицеров, кто сделал это, хотя я ставлю под вопрос твой выбор, ведь есть много девушек volksdeutsche – настоящих немок, которые на всё готовы.