Рассказчица

– Эта заключенная будет работать на меня, – заявил он. – Блокнот и ручка принадлежат мне. За их сохранность вы лично отвечаете перед шутцхафтлагерфюрером. Понятно?

Тварь молча кивнула. За спиной у нее стояла напряженная тишина; любопытство женщин было осязаемым. Потом гауптшарфюрер повернулся ко мне:

– К завтрашнему дню. Еще десять страниц.

После чего он ушел. Никаких офицерских квартир, никакого насилия.

Тварь тут же глумливо заулыбалась:

– Он сейчас взял тебя под крыло, но, как только устанет от того, что у тебя между ног, найдет себе другую.

Я протиснулась в дверь мимо нее и пошла к Дарье.

– Что он с тобой сделал? – спросила она, хватая меня за предплечье. – Я жутко волновалась весь день.

Сев на нары, я стала обдумывать случившееся со мной, этот неожиданный и чрезвычайно странный оборот событий.

– Он не сделал абсолютно ничего, – сказала я подруге. – Никакого наказания. Напротив, я получила повышение, так как знаю немецкий. Я буду работать на офицера, который читает стихи и требует от меня продолжения истории про упыря.

Дарья нахмурилась:

– Чего он добивается?

– Не знаю, – удивленно ответила я. – Он не прикоснулся ко мне. И смотри… – Я вынула засунутый под пояс платья кулечек с крошками от кекса и отдала ей. – Он оставил это мне.

– Он кормил тебя? – Дарья разинула рот.

– Ну не совсем. Но оставил мне немного еды.

Дарья попробовала крошки. И прикрыла глаза в чистом экстазе. Но через мгновение сфокусировала взгляд на мне.

– Можно одеть свинью в бальное платье, Минка. Но от этого она не станет светской барышней.

На следующее утро после поверки я явилась в кабинет гауптшарфюрера. Его не было, но мне открыл дверь младший офицер. Начальник, очевидно, находился в «Канаде», совершал обход бараков, где работали Дарья и другие женщины.

На моем столе рядом с пишущей машинкой лежала стопка документов, которые нужно было напечатать.

На спинке стула висела женская кофта.

Вот из чего теперь состояли мои дни: каждое утро я приходила в кабинет гауптшарфюрера. Меня ждала работа, которую нужно было сделать, пока он совершает обход «Канады». В полдень гауптшарфюрер приносил обед из главного лагеря в свой кабинет. Часто у него была вторая порция супа или кусок хлеба. Он никогда не доедал ни то ни другое, а оставлял на столе, когда уходил из кабинета, прекрасно понимая, что я все съем.

Каждый день, пока он обедал, я читала ему вслух написанное предыдущей ночью. А потом он задавал вопросы: «Ания знает, что Дамиан пытается подловить Александра?», «Мы когда-нибудь застанем Казимира в момент совершения убийства?».

Но больше всего его интересовал Александр.

Отличается ли любовь к брату от любви к женщине? Пожертвуете ли вы одним ради другой? Чего стоило Александру скрывать свое истинное лицо ради спасения Ании?

Я не могла признаться в этом даже Дарье, но начала ждать выхода на работу, особенно обеденного времени. Казалось, лагерь переставал существовать, пока я читала гауптшарфюреру. Он слушал так внимательно, что я забывала о надзирателях, которые издеваются над заключенными, о людях, которых душат в газовых камерах, и о тех, кто вытаскивает их тела из душевых и, как дрова, переносит в крематорий. Когда я читала свою книгу, то сама терялась в сюжете и могла оказаться где угодно: в своей комнате в Лодзи; в коридоре рядом с классом герра Бауэра с тетрадью в руках, где я наскоро записываю идеи для книги; в кафе с Дарьей, где мы пьем горячий шоколад; на подоконнике в отцовской пекарне. Я не была настолько глупа, чтобы воображать, будто мы с гауптшарфюрером равны, но во время чтения я чувствовала, что, по крайней мере, мой голос все еще имеет значение.

Однажды гауптшарфюрер откинулся на спинку стула и положил ноги в сапогах на стол. Я как раз добралась до кульминационного момента, когда Ания входит в мрачную пещеру в поисках Александра и находит его жестокого брата. Голос мой дрожал, пока я описывала, как она пробирается в темноте, наступая на хрустящие под ногами панцири жуков и верткие крысиные хвосты.

Факел мерцал на сырой стене пещеры…

Гауптшарфюрер нахмурился:

– Факелы не мерцают. Мерцает огонь. И все равно это слишком затасканный образ.

Я посмотрела на него. Никогда мне было не понять, какой реакции он ждал от меня на свою критику написанного мной. Предполагалось, что я должна защищаться? Или считать, будто у меня есть право голоса в этом странном партнерстве, – слишком большая натяжка?

– Пламя танцует, как балерина, – сказал он. – Оно колеблется в воздухе, как призрак. Понимаешь?

Я кивнула и сделала пометку на полях блокнота.

– Продолжай! – скомандовал он.

Вдруг потянуло сквозняком, и факел, освещавший мой путь, потух. Вся дрожа, я стояла в темноте и не видела вокруг ни зги. Потом услышала шорох, какое-то движение. Я обернулась и прошептала: «Александр? Это ты?»