Расскажи мне, музыка, сказку

— тот человек может оставаться в Мире Сказочного Волшебства,— закончил Тон-Тоныч. — И этот мир — все то, что окружает тебя. Все вокруг полно волшебных превращений. Какие только замки, дворцы, чудища и фигуры не увидишь, глядя на бегущие по небу облака! А посреди широкого поля не ждешь ли, что вот сейчас покажутся вдали всадники в высоких шлемах, в кольчугах, с мечами и копьями? Ведь музыка тогда только и рождается, тогда только и можно услышать ее во всей красоте и прелести, когда ощущаешь, что мир — необычен, что он состоит из бесконечной цепи чудес... И волшебники-музыканты видят и слышат мир именно таким. Композитор Римский-Корсаков, вспоминая о том, как сочинял музыку к сказке о Снегурочке, рассказывал: «Какой-нибудь толстый и корявый сук или пень, поросший мхом, казался мне лешим или его жилищем; лес «Волчинец» — заповедным лесом; голая Копытецкая горка — Ярилиной горою; тройное эхо, слышимое с нашего балкона, как бы голосами леших или других чудовищ».

Родная природа, народная сказка, быт, обряды и наивные, часто такие причудливые верования далеких предков — все это оживает для нас в музыке замечательных композиторов. Взгляни-ка прямо перед собой, — Тон-Тоныч вытянул руку, указывая Наташе в появившийся между деревьями просвет. — Видишь, там начинается крутой склон? Он ведет на голую, как будто выжженную вершину, где нет ничего, кроме бурых трав и чертополоха.

— Остановись, светозарная! — изменившимся голосом воскликнул Тон-Тоныч, и Наташа замерла. — Солнце давно уже село, восходит луна, облака закрывают ее; порывистый ветер шатает и треплет ветви, в заречной деревне воет он в трубах, беспокойные сны снятся людям, скотина в сараях не может угомониться, — переступает копытами и фыркает конь, пес в своей конуре дыбит шерсть, раздувает чуткие ноздри. Нехорошая ночь, душная летняя нехорошая ночь... Этой ночью слетаются ведьмы на шабаш — сюда, на Лысую гору...

Слышишь ли? Едва наступила полночь, и вот уже летят они с разных сторон...

...Наташа прислушалась — воющие звуки наполняли лес. То раздавалась музыка, и была она подобна свисту ветра, рассеченного быстрым полетом. Будто кругами, взвиваясь ввысь и спускаясь к земле, мчался кто-то в темном пространстве.

— То ведьмы и колдуньи, намазавшись тайным зельем, оседлав кто помело, кто полено, взмывают в воздух и несутся среди облаков над лесом, над полем, над спящей деревней. Слышишь их дикую скачку? Все больше и больше прибывает этой погани. Здесь, на Лысой горе, собрались черти, упыри, бесы, и вот вся нечистая сила пускается в пляс.

И вправду, звуки скачки и свистящего полета сменились иными — началась плясовая. Разнузданное веселье, топот и грозный, пугающий клич — все слилось в этой пляске, которая чем дальше, тем больше усиливалась и убыстрялась, завлекая в свой дикий ритм новые круги танцующих ведьм и бесов. И вдруг... Слышны далекие мерные удары.

— Это деревенский колокол. Ночь уходит. Мгновенье — и шабаш умолк, и будто сдуло всех с Лысой горы. Снова она пустая, голая, мрачно и безжизненно возвышается над окрестным лесом. Люди ни за что не пойдут на гору, которая пользуется такой дурной славой, а ведьмы и прочая нечисть опять появятся здесь лишь через год, в начале следующего лета...

Перекликались птицы; потрескивали под ногами сучья: путники уходили все дальше в сторону от горы.

— Музыка, которую ты слышала,—говорил Наташе Тон-Тоныч, — так и называется: «Ночь на Лысой горе». Написал ее композитор Модест Петрович Мусоргский. Он и Римский-Корсаков жили в одно и то же время, и были они большими друзьями.

Ну, а знакома ли тебе, синеглазая, музыка композитора Лядова? — спросил Тон-Тоныч.

— Знакома, — сказала Наташа.—Я часто слышала «Музыкальную табакерку» Лядова. В старину были такие коробочки-табакерки с невидимым музыкальным устройством. Ну, как в часах, разные колесики крутятся, есть там пружинки и молоточек, который стучит по звучащим пластинкам. Откроешь табакерку — и начинается музыка. Только она как будто стеклянная, неживая. И когда я слышу «Музыкальную табакерку», мне всегда кажется, будто под эту музыку танцуют, но только не люди, а куклы.

— Верно, — согласился Тон-Тоныч. — Ведь Анатолий Константинович Лядов в своей маленькой шутке и хотел показать, как звучит механическая музыка. Но сочинял он музыку и совсем иную...

Как раз в этот момент Ученый Кот, который постоянно держался чуть впереди, мягкими прыжками стал удаляться от них все дальше и скрылся из виду.

— А ну-ка, ну-ка, — заспешил и Тон-Тоныч. — Кажется, мы у цели.

Они ускорили шаги, и через несколько мгновений, раздвинув густой кустарник, вышли к воде. Перед ними было не очень большое круглое озеро, настолько круглое и ровное по краям, что Наташе хотелось сравнить его с блюдцем. Но блюдце-то — мелкое, а это казалось бездонным. Вода в нем была темна, неподвижна и выглядела даже не как вода, а как что-то густое, тяжелое...