Рассказы

— Типун тебе, Лобстер! — ей в ухо телефон Анатолия подвывал безрезультатно.

— А жена его тоже с внучкой не видится? — зачем-то продолжал любопытствовать Игорь.

— Слуш, откуда я знаю? Щас он явится — сам спроси, — не переставая набирать номер и выслушивать глупые гудки, грянула Кира. — Десть минут, десть минут — сколько его — уже час нет?

— Да ладно, Кирюш, не ругайся, — миролюбиво потянулся художник. — Помнишь, как Штирлиц говорил: из всех людей на свете я больше всего люблю стариков и детей, потому что они беззащитные такие. Не надо на стариков ругаться.

— Да какой он тебе старик? — продолжала кипеть Кира. Потом нахмурилась, вспоминая: — Чёта я не помню, когда он так говорил?

— Говорил, говорил, — голосом доброго сказочника утешил её Игорь, привстав и чуточку отклонившись от портрета. — Говорил…

— Щас я пойду его искать, прям так, ага, замечательно.

— А, — протянул Лобстер, а мне за сигаретами сходить отказалась. В этом маскараде.

Кира метнула тяжёлый, полный упрёка взгляд и зачем-то стянула с себя парик.

Вдруг что-то случилось на проспекте. Фальцетом мяукнули тормоза, и — короткий стук! Кого-то сбили — опять!

— Чёртов светофор, — выругалась Кира и мотнула юбками, торопясь посмотреть.

Из серебристого джипа медленно, как в тугом, застоявшемся сне, выбиралась молодая женщина; на асфальте, чуть подальше, за «зеброй», лежал на боку мужчина, кажется, даже старик. Вроде бы шевелится, жив. Нет, не Анатолий Петрович, слава Богу.

Кира ещё держала в руке телефон — надо бы вызвать «скорую». Лобстер подошёл отвести её от молниеносно вылепившейся из туристической массы толпы. Но телефон в руке и сам завибрировал:

— Я бегу, Кирюш, я бегу, — откуда-то издалека добрался до неё голос Анатолия Петровича и как-то странно всхлипнул.

Голубей Катькиного сада Кира знала в лицо — как своих домашних питомцев.

— Эти глупые несчастные старики, они просто не успевают.

— Ну-ну-ну, успокойся, — не совсем убедительно приговаривал Лобстер, напяливая на Кирину голову растрепавшийся клёклый парик.

— Знаешь, мне кажется, Анатолий сейчас плакал, — вдруг осознав, проговорила она удивлённо, а сама подумала: — Господи, тоска-то какая, надо искать нормальную работу.

Тоска-то какая, — подумал и Лобстер, — вот бы на море, хоть куда-нибудь.

А Екатерина Великая на них не смотрела, продолжая дирижировать голубиным балетом.

Коричевеный и фаветовый

Олежка не понимал. И бабушка не понимала. И ещё он не понимал, чего не понимала она, потому что вопросы у неё были совершенно дурацкие:

— Что ты ему такого сделал, что тебя оставили без прогулки?

Он напрягся и стал пробовать языком дырочки на телефонной трубке.

— Ты его ударил? — переспросила бабушка.

— Ды не ударил я, просто, — Олежка снова коснулся шершавых дырочек, — просто толкнул чуть-чуть, а у него рисунок помялся, и он заорал.

— В смысле, заплакал? — перебила бабушка из телефона.

Через всю доясельную песочницу Олежка прошёл жертвой, не способной постоять ни за свои совочки, ни за собственное достоинство. И родители упорно учили его давать обидчику сдачи. Конечно, перестарались, — подумала бабушка. Теперь из детского сада всё чаще поступали жалобы о драках, в которых Олег выступал в роли зачинщика.

— Из-за чего толкнул-то? — не отставала бабушка.

Олег любил разговаривать по телефону. Эта забава появилась у него недавно и ещё не успела надоесть. Но сегодня бабушка не радовала, говорила что-то всё не о том.

— Чего-чего, — стал оттягивать ответ Олежка и вместе с тем потянул витушку провода, ведущего от трубки к телефону. — Никита у меня карандаш взял, фаветовый, мой любимый, и сломал. Ну, я и толкнул.

— Нарочно сломал? — не унималась бабуля.

Олег начал просовывать палец внутрь завитого провода, стремительно теряя интерес и к бабушке, и к телефону.

— Это какой Никита, новенький что ли? Вы так с ним по-прежнему и не дружите?

— Почему не дружим? — удивился Олежка и, внезапно увидев себя в зеркале, сделал себе большие красивые глаза. — Дружим. Я всё время дружу, карандаш дал самолёт раскрасить. Дашка дружит, она всех конфетами угощает. Катя ему шапку завязывала, а он ей Басика нашёл за это.

В зеркале появились попеременно лягушачий рот, потом хомячьи щёки, потом глаза кисы-мурысы.

— Какого Барсика?

— Ну… Басика.

На кухне послышалась знакомая музычка, кажется, мультик. Олег рванулся, трубка бумкнула о тумбочку, бабушка осталась в ней издалека что-то еле пищать.

— Всё, пока, щас мама, — на секунду приблизился к этому писку Олег, уже не попадая в упавшую трубку и умчался.

А это оказался и не мультик никакой. Просто песенку в рекламу вставили. Олежка, скучая, просмотрел весь рекламный блок, потом пошло совсем уже бесполезное взрослое кино, и он машинально поплёлся возвращаться в комнату. Вроде там у него было какое-то дело. А там уже мама говорила с бабушкой по телефону. Он сначала хотел прыгнуть на маму сзади, прикинувшись динозавром, но потом решил лучше выждать, когда она договорит и пойдёт на кухню, и прыгнуть уже тогда. Из треугольного домика между шкафом и распахнутой дверью, он там очень любил прятаться — уютно, темно.