Рассказы

— Да ей лет-то самой не больше двадцати, — говорила в трубку о чём-то незнакомом и скучном мама. — Конечно, соплячка, переспала со студентом-медиком, небось, из любопытства, а теперь мучается. Нет, не живёт.

Олежка пытался поймать маму в дверную щель, но у него никак не получалось — щель была направлена в другую сторону. А если немножко приоткрыть дверь…

— Да не то чтобы совсем, нет, наполовину. Не чёрный, а такой, молочная шоколадка. Неужели вы его ни разу не видели? Да, третий раз уже переводят, якобы нигде не может ужиться в коллективе.

Долго она там будет? Олежка нашёл на полу за дверью кусочек картонного пазла и начал просовывать его в дверную щель. Мама не обращала внимания, продолжая объяснять что-то бабушке.

— Да ладно вам, Анастасия Иванна, какая агрессия, все мальчишки дерутся. А то, что наказали…

Ну, это уж слишком. Олег сначала потихоньку, а потом всё громче и громче начал подвывать — прямо в дырочку, прямо в щель.

— Да при чём тут негритёнок, — ещё успела сказать мама, потом замолчала, ойкнула и опять замолчала. И тогда он с грохотом и с сознанием полного и безоговорочного успеха вывалился из укрытия, хлопнул дверью, но зацепился коленкой за угол кровати и почти мгновенно переключился с победного рычания на рёв боли, обиды и негодования.

Мама вся сморщилась, как будто это ей было больно, и беспомощно протянула Олежке одну руку, не зная, видимо, что делать с телефонной трубкой и с бабушкой во второй руке:

— Ну, дурачок мой.

Олежка ненавидел каши. Все, кроме гречневой. Впрочем, последнюю мама называла просто гречкой, чтобы по ассоциации не испортить к ней Олежкиного отношения. Когда воспитательнице удавалось впихнуть в него ложки две геркулесовой, пшённой или рисовой, он сжимал кулаки, до боли зажмуривал глаза и начинал тяжело дышать. Раза два его всё-таки вырвало, и тогда его оставили в покое. Просто ставили перед ним полную тарелку, а в конце завтрака полную же забирали. И он спокойно ел булку со сладким чаем.

Сейчас уже не вспомнить, кто придумал эту забаву: Даня, Катя или Никита, с которыми он обычно сидел за завтраком. Когда отворачивалась Галина Сергеевна, было очень смешно перекинуть ложку каши из своей тарелки в Олежкину. А он за это понарошку сердился и щипал их за коленки под столом.

Сегодня была геркулесовая, самая отвратительная. Олежка притворно отвернулся к окну, а сам только и ждал, когда кто-нибудь из соседей ему «подкинет». Первой изловчилась Катя, и сразу же за ней — Никита: на бежевой корочке каши осталось два свежих следа. Катя хихикнула, Галина Сергеевна пристукнула ложкой по столу, а Олежка хватанул под столом щепотку воздуха, промазав мимо Никитиной коленки. И вдруг что-то вспомнил, удивлённо перевёл взгляд с Никитиной ладони на его лицо.

— Слушай, а ты почему такой коричевеный, ты что ли загорал много?

— Отстань, — парировал Никита, — а то как щас дам каши.

Катя и Даня засмеялись.

— Мама говорит, что он такой коричневый, потому что он негр, — с очень умным видом вылезла к центру стола Катя. — Так получилось, потому что его мама ночевала у какого-то студента доктора, вот так, а потом он уехал, а она осталась, ясно? — в такт словам Катя наклоняла голову чуть вбок и вперёд, что у всех деловых девочек обычно сопровождает процесс поучения неразумных.

— Вот ведь паршивцы, расисты маленькие, — выросла вдруг над ними Нина Сергеевна. — Когда вы только от него отстанете? Не дают человеку поесть! Иди сюда, садись за мой стол, Никитушка, — воспитательница подхватила одной рукой тарелку с ложкой, другой — маленького едока и поволокла их к своему большому голубому столу. — Вот, садись, здесь тебя никто не тронет.

Вся группа притихла и стала усиленно работать над геркулесом. А Нина Сергеевна продолжала:

— Каждый день говорим на занятиях о терпимости, о нравственности. С Татьяной Владимировной на доске выкладывали красивыми буквами слово «толерантность», учим, учим — и всё без толку. Всё как об стенку горох. Всё равно пристают и пристают, вот им этого Никиту как мёдом намазали, никак не дают человеку покоя. Надо будет сказать маме Любе, чтобы опять новый садик подыскивала. Кушай, кушай, не обращай на них внимания.

Ребята подавленно стучали ложками, свесившись над тарелками — Нину Сергеевну они побаивались, особенно когда она «заводилась», то есть начинала вот так тяжело и возбуждённо говорить.

— Вчера одного наказала — оставила без прогулки, думала, поймёт. Ничего подобного. Сегодня останетесь вдвоём, ты и Катя. И так будет до тех пор, пока, — воспитательница приостановилась, выбирая сравнение поудачней, но вдруг в наступившей тишине раздался голос Паши Пименова, толстого непрошибаемого пятилетка:

— Нина Сергеевна, а Олег ещё каши хочет. Добавки.

И Паша сам засмеялся своей шутке, заражая глупым хохотом остальных детей.

— Хочешь, открою тебе страшную тайну? — загадочно предложила Катя, когда все ушли гулять, и только глуховатая нянечка продолжала позвякивать в мойке тарелками.

— Хочу, — деловито отозвался Олежка, беря свой стакан с карандашами и усаживаясь рядом с Катей.