Рассказы

Так в каком же точно году дедушка? Нет, не может быть. Только не в тридцать первом. Егор схватил другое свидетельство, потом третье. Что за… Везде стояли разные даты рождения: 1931, 1934 и 1936. И месяцы разные. Вот, это правильно. 5-е июня, 1936 год. День рождения летом справляли. А что же тогда остальное? Значит, ему было в Венгрии двадцать, а остальное — какая-то липа.

С характерно приоткрытым ртом и глуповатым видом Егор уставился на берёзу за окном и погрузился в расчёты. Если бабушке тогда… и потом… получается, за три года до свадьбы.

— А почему мне этого не говорили?

Отец не был расположен к беседе:

— Не говорили разве? Да ты просто не слышал. Уже в детстве ничего, кроме математики и шахмат не интересовало.

— Ну, в детстве, ладно, а потом?

Снегоуборочная машина раскорячилась поперёк дороги, и отец уже почти начинал нервничать.

— Что потом? Ты не спрашивал, вот и не говорили. Да и вообще сейчас об этом уже не говорят. Считается, нечем гордиться.

— Да, — Егор поёрзал, натянул перчатки, снова зачем-то снял и вернулся: — А что за награда-то?

— Медаль, — буркнул отец, всё-таки выруливая из-под железного ковша.

— А откуда у него три свидетельства о рождении? С разными датами, это что?

Он нахмурился над рулём и отвечал не о том:

— Ты с бабушкой только ни о чём таком. Лучше вообще про деда не надо. Про учёбу рассказывай и улыбайся, а то с тебя станется…

— Да разберусь, — не решив, обижаться ему или не стоит, усмехнулся Егор.

Он всё ждал, когда мама пойдёт укладывать Машу. И не ошибся: отец тут же выпил, обмяк на локте над розовой скатёркой, и его потихонечку приподняло и понесло:

— Вообще-то дед даже мне ничего не рассказывал о Венгрии, — начал он, сиротливо горюнясь.

Егор хотел было кивнуть понимающе, но отец сморщился, отрицая:

— Нет, тогда это считалось подвигом, это было подвигом. Я мог гордиться, что мой отец герой, ранен. Ты и этого, что ли, не знал? Он был ранен в ногу, вернулся, лежал в госпитале. Не знаю, просто не рассказывал мне и всё. Может, он даже как-то об этом по-хитрому и забыл, он умел.

Как бы спохватившись, отец встал и выудил из шкафчика вторую рюмку:

— Помянем деда, Егорыч.

— Я? Ну, да.

Покосившись на дверь, Егор выпил. И опять покосился.

— Бабушка с дедушкой любили друг друга? — спросил он тут же, чтобы не поперхнуться.

Тогда поперхнулся отец:

— Ну, ты даёшь, такие вопросики… Впрочем, — он устало пошерудил в пальцах рюмкой, — впрочем, возраст.

И замолчал.

Как-то неловко было спрашивать, но и молчать или говорить о чём-то другом, об учёбе, например, — тоже, того. Незачем.

— Однажды мама ехала в электричке с работы. В смысле, бабушка, — отец смахнул с бровей какую-то лишнюю мысль. — Лет восемнадцать ей было. Она ж работала тогда после техникума, на электричке ездила в райцентр. Каждый день. И вот по пути — туда или обратно, не знаю — слышит такой разговор. Какая-то женщина рядом жалуется какой-то там своей подруге на своего сына. Такой-сякой, говорит, балбес. Вот, мол, старшая Дусечка, умница, в институте учится в Москве, и всё такое. Его, говорит, тоже звала, а он экзамены не сдал, проваландался, пошёл в армию, отправили на войну. И плачет, всё это рассказывает и плачет. И всё балбесом его и охламоном обзывает.

Он снова наполнил две рюмки всклянь, они выпили. Егору послышались мамины шаги, и он стыдливо принакрыл свою рюмку пакетиком из-под хлеба.

— И это всё было про дедушку?

Отец кивнул, уже расползаясь в уставшей от горя и пьяной ухмылке.

Помолчали.

— Так они познакомились? — снова попытался подтолкнуть он отца, чувствуя нелепость своей формулировки.

— Да не, какое. Познакомились только через два года. Она потом уж задним числом вспомнила тот разговор. В поезде. И про тётю Дусю, и всё совпало. И потом, бабушка, то есть, прабабушка. В общем, это такое совпадение.

Да, прикольно, только при чём тут любовь, Егор не понимал. И вообще он с дороги устал, и уже всё хуже и хуже…

— Любили, — вдруг заворчал отец каким-то совсем другим тоном. — Да они каждый божий день ссорились. У меня всё детство прошло под страхом развода. Я спать ложился и всё прислушивался: ругаются или нет. Очень боялся сначала. Потом стал и сам влезать в их ссоры, хотел разобраться — кто прав.

Заглянула мама, с упрёком склонила голову к плечу.

Спать?

Да в кои-то веки с отцом…

— Охламон, — донеслось откуда-то и вдруг опять прояснилось. — Да они серебряную свадьбу, знаешь, как отмечали? Никак не отмечали. Мать вспомнила, что годовщина, а отец в командировке. Она стол накрыла и сидит ревёт, вся в бигудях, в сиреневом халате. Говорит, двадцать пять лет мучаюсь, охламон.

— Но ведь не разводились? — снова не к месту пробился Егор сквозь туман.

— А три свидетельства о рождении — это не его, — отбросило отца после очередной рюмки.

— Как не его?

— Да вот так. До него у него ещё два брата были, да померли младенцами.

— Э-э…