Рассказы

В тусклых глазах Пиетри Ойнас увидел смерть для себя, и он, дрожа от страха, пытался отогнать эту смерть. Он знал, какая сила таится в руках у Пиетри. Он даже боялся представить, что может произойти, если эти страшные руки вдруг выйдут из повиновения и потянутся к его горлу... Нет! Его нужно бить и бить, чтобы он не думал, что на Ойнаса можно безнаказанно замахиваться. И где только уродился такой зверь? Хоть бы его в солдаты взяли! Но никто не хотел взять его в солдаты. Даже в гражданскую войну от него отказались и белые и красные.

И вот он жил и работал, как лошадь, и наводил тайный страх на Ойнаса.

...А Пиетри не знал этого и напрасно смотрел вопрошающим взглядом на разгоревшийся огонь. Разве огонь мог дать ответ на что-нибудь? Он мог только бросать мягкие отблески на черные стены и отражаться в каплях слез. Правда, он мог еще натолкнуть на воспоминания. Пиетри вспомнил, например, как в прошлую осень он после очередного припадка обнаружил себя на чужом гумне. Как он попал туда, он, конечно, не помнил. Гумно принадлежало Отти Карьямаа. В риге перед ярким огнем сидел мальчик. Он поправлял огонь и морщился от дыма. Увидев Пиетри, он вышел из риги и вопросительно с опаской взглянул на него. Пиетри смущенно улыбнулся.

— Я... я... прямо не знаю, как это я сегодня... — сказал он по-русски. — Я возил снопы и... вот заболел... я упал около нижней ляды, а зашел вот куда... не знаю — лошадь как...

— А-а, — сказал облегченно мальчик. — Ну ничего. Лошадь не уйдет. Ты присядь, отдохни. У тебя ноги дрожат.

Пиетри сел на молотильный каток, смущенно хлопая белыми ресницами. Мальчик молчал.

Он был какой-то странный, этот мальчик. Он всегда молчал. Кто знает, откуда он забрел сюда, к братьям Карьямаа. Его язык отличался от языка других русских, живших в деревнях. Может быть, поэтому он так мало говорил! Кто его знает. Но сегодня он почему-то все же разговорился.

— Это у тебя кровь? — спросил мальчик, указывая на свежую ссадину у левого уха Пиетри.

— Да... — ответил Пиетри, потрогав ссадину. — И вот тут тоже... и здесь... Это все батька, — добавил он.

— Да... плохо тебе живется.

Они помолчали немного.

— Хуже, чем работнику, — продолжал мальчик. — Работник может плюнуть и уйти.

— Да... — сказал Пиетри.

— Ты бы заключил договор и работал как нанятый...

— А... он меня тогда совсем... выгонит...

— Да. Совсем плохо твое дело.

Они вновь помолчали.

— Так... значит я... что же... совсем пропадать... и у меня ведь никого... один совсем. Ни товарища, никого... — В голосе Пиетри были слезы.

— Тебе и не нужно никого. Ты только сам себе можешь помочь. Больше никто. Ты в три раза сильнее его. Не давай себя бить, вот и все.

Мальчик замолчал и ушел в ригу.

Пиетри хорошо запомнил его слова. Он даже пытался следовать его совету, — но что получилось? Пиетри осторожно пощупал окровавленную голову. Лучше и не пытаться следовать этому совету, иначе злой старик убьет совсем.

Пиетри вытер слезы и кровь на лице и встал. Он снял с котла деревянную крышку и начал размешивать палкой картофель и капусту.

Низенькая дверь скрипнула, и в кухню вошла вся мокрая Сальми Уйт. Она сказала:

— К вам не забегала наша телка? Вот уже целый час ищу и нигде не могу найти.

— Нет... не забегала... — сказал Пиетри.

— Прямо беда! — сказала Сальми. — Не знаю, где и искать. Я вся замерзла и промокла.

Она подошла к печурке и выставила перед огнем толстые босые ноги.

— Ноги озябли, — сказала она и улыбнулась ему, придерживая руками юбку на уровне колен.

Большой котел клокотал, и Пиетри молча тыкал в него палкой, искоса поглядывая на ее босые ноги, розовые от огня.

Сальми было двадцать пять лет, а ему двадцать два года. Она, присев на корточки и поправляя огонь, спросила:

— Ты скоро женишься, Пиетри?

Он растерянно заморгал белыми ресницами и, заикаясь, ответил:

— Кто? Я? А-а... а какая же... а кто же за меня пойдет?

— Ну вот еще: «кто пойдет», — передразнила она. — Какую выберешь, та и пойдет.

Он опять растерянно улыбнулся и, не зная, что ответить, только ожесточеннее ткнул палкой в кипящее варево.

Ей было двадцать пять, а ему двадцать два года.

Она была здоровая, рослая девка с пышными грудями, над которыми едва сходилась кофточка.

А он был невысокий, кряжистый и крепкий, как тот чугунный котел, в котором он варил ужин для свиньи.

Она помолчала немного. Потом сказала:

— Прибавь дров, а то огонь совсем погаснет.

Он прибавил дров и при этом нечаянно толкнул одно из ее оголенных колен. А может быть, и колено толкнуло его. Это трудно было бы решить. Но Сальми ойкнула и, потерев ушибленное колено, сказала:

— Фу ты, чорт, как ты толкаешься! — и ударила его ладонью по спине.

Он, растерянно улыбаясь, схватил ее за голую ногу. И рука и нога были горячи от близости огня.

Ей было двадцать пять лет. Ей давно было пора выйти замуж, но она как-то не успела выйти замуж, она очень много работала, и ей некогда было выйти замуж. А самый близкий сосед был маленький крикливый Ойнас.

От прикосновения горячей руки она задрожала слегка и, смеясь, потянула Пиетри за лохматые белые волосы.