Рассказы

Он все время двигался за столом, этот жених. Уж такой он был неспокойный! Он всех задевал своими длинными руками и ногами. Он уже два раза задел Пиетри локтем по лицу и даже не обратил внимания на это.

Пиетри чуть не завыл от боли, когда большая рука грубо задела его по скуле. На скуле у него была свежая ссадина. На ней совсем недавно запеклась кровь. А теперь ссадина опять раскрылась, выпуская свежую кровь.

Красная струйка потекла по щеке быстро, словно змея, извиваясь между белыми волосами. Добравшись до подбородка, она немного задержалась в светлом пуху реденькой бороды, потом закапала на холщевую рубашку. Даже некоторые гости обратили внимание на эту кровь. Они искоса смотрели на Пиетри охмелевшими глазами, сочувственно кивали головой друг другу и вздыхали. Они знали, откуда эта ссадина.

Но Пиетри не заметил их сочувствия. Он еще больше заинтересовался женихом и смотрел на него сбоку. Его глаза были на уровне шеи жениха, и он смотрел на эту шею — такую длинную и здоровую, с маленьким бугорочком посредине, который прыгал каждый раз при смехе.

Он, по правде сказать, больше уж ничего и не видел, кроме этой шеи. В комнате было столько табачного дыма и в голове его было столько жара от выпитого вина, что у него слезились глаза и он все видел в каком-то тумане. Только жених со своей шеей выступал из этого тумана, потому что он сидел совсем близко слева от Пиетри, возвышаясь над ним.

Он размахивал руками, бил кулаком по столу, опрокидывая чашки с киселем и мясом, и кричал, чтобы все пили и ели как можно больше, потому что это он женится, это его свадьба.

Все пили и ели очень много, и говорили, и шумели, и кричали, и пели песни. Они качались за большим столом в табачном дыму, обнимались и говорили каждый про свое и веселились как умели.

Жених все подливал в пустые рюмки и выпячивал большую грудь. Он подливал также в рюмку Пиетри и хлопал его по спине. Потом поворачивался в другую сторону. Он искал глазами невесту. Но невеста была в другой комнате у плиты и помогала матери готовить новую пищу и варить кофе. Тогда он опять оглядывал бородатые лица за столом и опять кричал что-нибудь громкое — просто так, чтобы крикнуть, чтобы слышали его голос.

Он еще раз задел Пиетри по окровавленному лицу и опять не заметил этого.

Потом он повернулся к тестю — старому Уйту, сидевшему слева от него. Он обнимал тестя и нашептывал ему на ухо, что он, тесть, хороший человек, что свадьба прошла хорошо и он благодарен тестю за это. И пусть он не грустит. Ведь его дочь уходит не куда-нибудь: всего за три версты. Как-никак она хорошая девка и ему нравится. Правда, она не так уж молода, но ведь и ему двадцать шесть лет. В чем же дело? И не навсегда же она уезжает. Будет приезжать к ним. Чего же горевать? Не так ли?

Он много еще говорил тестю, обнимая его. А тесть сидел и молчал. Он был так пьян, что мало понимал. Он только хитро улыбался, поскабливая пальцами в седой щетине подбородка, и многозначительно крякал. Он хотел и глазам придать хитрое, недоверчивое выражение, но глаза ласково туманились, глядя на недоеденный кисель, и то и дело закрывались от усталости. Он всегда хотел спать, старый Уйт, мало спавший в молодости.

Жених опять задел Пиетри по больному месту. Пиетри весь задрожал от острой боли, и зубы его несколько раз стукнули друг о друга, — такая это была нестерпимая боль! Пиетри даже заплакал, глядя на пустые бутылки. И здесь его обижают!

Все мысли, родившиеся в этой комнате, опять наполнили его голову и вызвали в груди волну тоски и обиды.

Через горлышки бутылок он увидел Сальми Уйт. Она с неудовольствием смотрела на его слезы. Он видел по ее лицу, что она недовольна тем, что он здесь сидит за столом и пьет, и что лучше бы он не появлялся совсем. Он это хорошо понял по ее сердитому лицу.

И тогда мысли, которые едва начали у него зарождаться по дороге сюда, вдруг ярко всплыли и переплелись с мыслями, вызвавшими тоску и обиду. В его голове замелькали картины долгого, тяжелого труда, бесконечные побои за этот труд, вспыхнули воспоминания о бешеной пляске ветра и дождя, сверкнули яркие лучи злого солнца, всплыли слова молчаливого работника старого Отти Карьямаа о том, что ему никогда никто не поможет, кроме него самого, и мелькнул разъяренный Юхан Ойнас, летящий с искаженным лицом назад, на плетень, и падающий вместе с гнилым плетнем на черные грядки. И вдруг эти мысли сплелись вместе и составили новую, дикую мысль в его голове. Но никто так и не узнал, что это была за мысль. Все увидели, как Пиетри встал из-за стола и начал моргать глазами, мыча при этом что-то несвязное.

Руки его протянулись вперед и задрожали над столом. Пальцы правой руки раздвинулись, изобразив что-то вроде клещей. Потом туловище Пиетри круто повернулось влево и стало падать. Правая рука, описав над столом полукруг, тоже стала падать вслед за туловищем. Но на пути ей попалось длинное горло Роберта Карьямаа, она впилась в это горло чуть пониже подвижного бугорка и потянула это горло за собой.