Рассказы

Я не боюсь старшей сестры — ее носатая дочь лежит вместе с нами. Анна Ивановна напекла ведро пирожков, а дочь ведет себя хуже всех: капризничает, хнычет, храпит… Мать белесая, сухопарая, а дочь черноволосая, жирная. И громогласная — до декрета девица торговала на рынке.

— Мать порядочная, а эта…

Многим не нравится, что «эта» родила от азербайджанца. Хотя они расписаны и азербайджанца мы каждый день видим под окнами. Мы смотрим его телевизор, едим его фрукты. Девушка Подшивалова по секрету мне рассказала, что у Анны Ивановны мужа нет, а свое сокровище она родила от командировочного армянина.

К Гуле приехали родители из Башкирии — только на выходные. Пробрались на черный ход. Муж и свекровь тоже с ними.

— Я всем сказала, что глаза голубые. Свекровь аж скорчилась: почему голубые?

— Ну зачем ты врешь? Какие они голубые?

— Не буду ей потакать! Она спрашивает, отчего ребенок преждевременный… Она хочет, чтоб мы к ней переехали. Он во всем ее слушает. Во всем! Я сказала: только попробуй! А он говорит: я нашел покупателя на диван.

Гуля поет. Ее голосок звучит, как детский металлофон. Мне хочется угадать слова.

— Как по–татарски «мама»?

— Ання.

— А грудь?

— Тюш. Это грудь вообще…

— А что Чингизханчик сейчас сосет?

— Кукряк.

Она теперь водится не только со мной — в новой палате полно ровесниц. Вспоминают наперебой, как выходили замуж. Я уже знаю: общая беда всех недавних невест — токсикоз. С удивлением слышу, что и Гулю тошнило в день свадьбы.

— Ты выходила беременной? При такой–то свекровке?

— Они нас сами положили. В первый же день.

— Кто они?

— Родители. И она.

Гуля объясняет: ее выдали замуж по знакомству. У них с мужем родители родом из одной деревни. Списались и договорились.

— Они знакомиться приехали. В наш поселок.

— Зачем тебя знакомить? Молодая, такая красивая…

— У нас в поселке одни пьяницы, татар мало. И работу после техникума не найдешь…

— Он тебе сразу понравился?

— Он–то? Ну, ничего, симпатичный. Если б я знала, какой бесхарактерный… А так понравился — стеснительный, скромный. Мы на речку с ним ходили, потом в кино, потом дома ужинали. Его спать положили в мою комнату… Она с утра простыню пришла смотреть — я со стыда сгорела, а вечером они уехали. Я, получается, в первую ночь забеременела. Свадьбу здесь сыграли… Я не хотела такую свадьбу: ни одной моей подружки не было…

Гуля снова завила челку и поет. На этот раз песня грустная.

— Что означает «Гуля»?.. Цветок? А я думала, что ты птичка. Или ручей.

— У нас все поют, все веселые. Соседи к нам часто за помощью приходят: мама фельдшер, а папа у меня мент, в ГАИ работает. Папа на аккордеоне играет. Мама сказала, если мне тут так плохо, она меня заберет. А ребенка мы воспитаем.

— У тебя, значит, папа есть, а Чингизханчику отец не нужен?

— Какой он отец? Диван продал! Такой хороший был диван… Пишет: я в нашей комнате красиво покрасил. В ее комнате! Я не буду там жить! Скорей бы выписаться…

«Садитесь сюда. О, Борис…Россия… Что я могу поделать?! Я полна ею!»

Свекровь, понятно, старая ведьма, но как же родители… Меня такие принимали в октябрята: они были в пятом классе, я в первом. Как они могли?!

Как–то раз пингвины в полном сборе…

— Какая классная песня! Старинная…

В старой палате я бы посмеялась — теперь с раздражением объясняю:

— Гуля! Эта песня у нас в лагере была модной. А старинное — это то, чему лет сто.

Гуля сконфужена и старается сгладить неловкость. Когда телевизор поет Утомленное солнце, она кивает сочувственно:

— Улыбаешься? Молодость вспомнила?

Вот она и напросилась — завтра выписывают, а сегодня в отчаянии колотит подушку:

— Переехал! Он к ней переехал! Диван продал, от комнаты отказался. Все успел! Дурак, радуется, что кроватку купил.

Гуля не подходит к окну. На почерневшем снегу топчется «он» в черной шапке и черной курточке. Коренастый, чуть кривоногий, русые кудри. Такой молоденький… Я жестами показываю: твоя жена кормит, подойти не может. Вспоминаю, как мне когда–то хотелось, чтобы московский роддом оценил Лёню, а все говорили: «Совсем мальчишка».

— Гуля! Может, он чувствует, что ты его не любишь? Потому и жмется к матери?

— Я его не люблю?!

— Но, Гуля… Ты любила когда–нибудь? Хотя бы в детстве?.. — Я вижу, как она заливается краской, и догадываюсь: — У тебя была… несчастная любовь?!

Она вздыхает:

— Ничего не было. Мы с девчонками в лингафонном сидели, тут заочники, и Андрей спросил: «Ты мне не поможешь?» Потом в общежитии… они зашли к нам в комнату, у Альбины на стенке Мона Лиза, а Андрей говорит: «Лучше бы Гулю повесили». Сирени нам наломали…

Я перебиваю:

— Тебя что, не отдали б за русского?

— Андрей уехал неожиданно, так неожиданно, мы даже не попрощались. Им зачет автоматом поставили… Потом, когда он зимой приехал, сказал, что женатый, что думал обо мне, что жену вообще не любит. У него дочери пять лет! А весной молчал.

— И ничего не было?