Рассказы

— Черт побери, генерал, — заметил тот, кто был побойчее своих товарищей, — вам-то легко нашу беду терпеть: под вами добрый конь, который спасает вас от падений и усталости, а мы, бедняги, вот уже восемь часов тащимся по колено в воде, да еще на пустой желудок.

— Знаешь что, друг мой, — спешиваясь, обратился генерал к смельчаку, произнесшему эти слова, — садись на мое место, а я займу твое.

Гренадер, считая, что командир пошутил, отказался, но после вторичного предложения, подбадриваемый насмешками товарищей, он в конце концов согласился, вскочил на коня, подведенного ему, и поскакал в голове колонны, продолжающей свой путь; но не проехал он и ста шагов, как раздался выстрел из зарослей дрока, тянущихся по краям дороги, и солдат бездыханным свалился прямо к ногам генерала, избежавшего гибели только благодаря такой причудливой замене.[31] А тот снова взял за поводья своего скакуна, оставшегося без наездника.

— Граждане, — спросил он с насмешливым спокойствием, — кто из вас желает занять его место?

Ответа не последовало. Он тотчас снова сел на коня, и вся огромная колонна опять двинулась в путь, но в ее рядах больше уже не слышалось и намека на жалобы.

Тем временем раздались выстрелы в арьергарде; два всадника, сопровождавшие колонну, тут же отделились и поскакали назад, считая, что там уже разгорелось сражение. Оба были примерно одного возраста, и их совершенно одинаковая форма указывала на то, что они имеют одно и то же звание. Трехцветные шарфы, опоясывающие их, вышитые золотой нитью лавровые ветви на лацканах и воротниках одежды, шляпы с тремя красными перьями вокруг трехцветного султана — все это несомненно указывало на высокий ранг этих офицеров, и только эполеты из грубого шерстяного сукна казались совершенно чуждыми этому блестящему наряду: в ту пору генералы отдавали в дар отчизне золотые эполеты и темляки своих сабель. Эти украшения заменялись другими, не такими дорогими, но и по ним вполне можно было определить, какое звание имели их владельцы. Хотя оба молодых офицера были связаны искренней дружбой, все в них, кроме храбрости, явно было несхожим. Оливье[32], белокурый, среднего роста, предоставлял своим длинным волосам, ничем не удерживаемым, свободно развеваться. Его бледные щеки внезапно разгорались только во время рассказа о прекрасном поступке или при виде поля боя. Отличный офицер и храбрый воин, он обладал и проницательностью, чтобы выносить суждения, и мужеством, чтобы принимать решения; привычка к крови и резне не смогла повредить чувствительности его сердца: оно было спокойное и сдержанное. Солдаты, обожающие его, связывали его меланхолию с какими-то тайными переживаниями — иного объяснения подобной грусти невозможно было придумать, поскольку с первых лет его еще очень юной жизни ему во всем, казалось, улыбалась судьба.

Д’Эрвийи, его друг, был совсем другого склада: рост Геркулеса, почти сверхъестественная сила, короткие курчавые волосы, смуглые черты лица — все говорило о том, что он родился под более жарким солнцем, чем наше. При всяком удобном случае он подвергал риску свою жизнь, богатую такими подвигами, что они оказали бы честь и заслуженному старому генералу: он всегда был первым в атаке, последним — при отступлении, в сражениях бывал всюду, где надо было не считаться с опасностью, всюду, где можно было стяжать славу. Солдаты, видящие, как он возвышается над их строем, и уверенные в его храбрости, всегда шли за ним безропотно: они знали, что, проливая их кровь, ради них он не пожалеет своей.

Пылкий приверженец республики, такой, о которой мечтали люди, подобные Барнаву, Бриссо и Барбару, он с горечью видел, как власть уходит из рук этих великих законодателей и переходит в руки людей жестоких, недальновидных или продажных. В эпоху, когда французы вышли из векового оцепенения, разбуженные грохотом пушек Брауншвейга и Суворова, он одним из первых почувствовал приближение электрического разряда, сразу потрясшего все слои общества; простым солдатом он устремился к границе и за четыре года острием своей шпаги завоевал все те звания, в которые его облекали, и в настоящее время вместе с Оливье и генералом Шереном командовал новыми войсками, посланными в Вандею.