Рассказы

В парикмахерской над ней подшучивали. Господина Дюбрея называли ее «клиентом номер один», ее «ухажером» и даже – что было совсем уже глупо – ее «диким ногтем». Она краснела, пожимала плечами, но в глубине души была польщена тем, что впервые в жизни она привлекла внимание всей парикмахерской. Днем и ночью она только и думала, что о господине Дюбрее, Если бы она могла полностью посвятить себя уходу за его ногтями вместо того, чтобы тратить время на других!.. Когда он входил в парикмахерскую, ее сердце радостно замирало в груди. А когда он давал ей чаевые, Жинетт хотелось отказаться – ведь это она должна быть ему обязанной!

В первые же дни Жинетт заметила, что господин Дюбрей не носит обручального кольца.

Но ведь традиции теперь забываются, и это совсем не значит, что он не женат. Впрочем, Жинетт не могла понять, почему ее так интересует семейное положение этого господина.

Может, она вообразила, что он обратил бы на нее внимание, даже если бы она была плохой маникюршей? Конечно, именно ее профессия, а не она сама, как женщина, привлекает клиента.

Как-то вечером, возможно, минут десять седьмого, когда она заканчивала полировать ногти господину Дюбрею, за ним зашел просто одетый мальчик лет десяти. Не успели они выйти из парикмахерской, как Жинетт прилипла носом к стеклу витрины, чтобы посмотреть, куда они пойдут. Их фигуры затерялись в толпе. Неужели это сын господина Дюбрея? Она никогда не решится у него об этом спросить!

Через неделю мальчик снова появился в парикмахерской. На этот раз он пришел заранее.

Господин Дюбрей приказал ему подождать и тем временем полистать журналы. В половине восьмого они ушли. Парикмахерская закрывалась, и Жинетт, сгорая от любопытства, бросилась за ними следом. Господин Дюбрей и мальчик спустились вниз по Елисейским полям, останавливаясь перед каждым кинотеатром. Внезапно они зашли в кинотеатр, где демонстрировался шведский фильм, который все очень расхваливали – «Сладкое жало любви».

«Зрелище не для ребенка!» – подумала Жинетт. Очевидно, господин Дюбрей из родителей, придерживающихся новых взглядов на воспитание! Никакого представления о морали, подмена родительского авторитета псевдотоварищескими отношениями с ребенком, бегство усталых воспитателей перед барабанной дробью подрастающего поколения. Жинетт уже было повернула назад, но передумала и купила билет для себя. В темном зале она вскоре разглядела господина Дюбрея. Он сидел посредине ряда, а его сын в соседнем ряду, как раз перед ним.

На экране же прокручивались слишком откровенные сцены. Поцелуи крупным планом, медленное раздевание со знанием дела, сплетение оголенных рук и ног. Возмущенная всем этим Жинетт ушла, не дождавшись конца сеанса.

 На следующей неделе мальчик приходил в парикмахерскую два раза подряд. Два раза подряд господин Дюбрей уходил вместе с ним, два раза подряд Жинетт, оставаясь незамеченной, тайком шла за ними до кинотеатра, где демонстрировался какой-нибудь весьма откровенный 37 Анри Труайя Руки фильм. Она замечала, что господин Дюбрей и мальчик каждый раз садятся так, как и в первый раз – мальчик впереди, а господин Дюбрей позади него, – и, пристыженная, она уходила, не дождавшись конца. На третий раз что-то там испортилось, и фильм прервали посреди сеанса. Вспыхнул свет, господин Дюбрей неожиданно обернулся и заметил маникюршу, сидевшую недалеко от него, слева. Жинетт чуть не умерла от стыда. Чего доброго он еще подумает, что она за ним следит, или, хуже того, будто ей тоже нравятся неприличные фильмы! Как только погас свет, она бросилась вон.

Два дня она с тревогой ждала визита господина Дюбрея. Но не успел он появиться перед ней, приветливо улыбающийся, и Жинетт увидела его отросшие ногти, как она сразу успокоилась. Он спросил, понравился ли ей фильм.

– Фильм довольно смелый, – отвечала она, потупя взор. И вдруг, собрав все свое мужество, оно спросила у него о том, что не давало ей покоя.

– А этот мальчик – ваш сын?

– Нет, – ответил он, – сын дворника.

Она не знала, обрадовало ли ее это открытие или разочаровало.

– Очень похвально с вашей стороны брать его в кино, – продолжала она, помолчав.

– Похвально и удобно, – ответил он, весело улыбаясь.

– Почему удобно?

– Потому что, как вы могли заметить, я невысок ростом и ничего не увижу, если какойнибудь верзила будет закрывать мне экран. Вот я и покупаю билет для мальчика, усаживая его перед собой. Так хотя бы я могу быть уверен, что смогу посмотреть фильм до конца и никто мне не будет мешать.

Этот его эгоизм ее удивил. Он что циник или просто не осознает того, что делает?

– А вы подумали о том, что заставляете мальчика смотреть вещи, которые еще рано знать в его возрасте? – спросила она.

– Учиться жизни никогда не рано!

– Но это же не жизнь!

– Нет, жизнь, – ответил он, прижмурившись и глядя ей прямо в глаза. – Это и есть жизнь!

И только это! Очень приятная жизнь, поверьте мне!

Ошарашенная, она склонилась над рукой господина Дюбрея, так старательно работая пилочкой, что она просто свистела, вгрызалась в ноготь. Они долго молчали. Наконец он спросил: