Рассказы

А Качанов сразу просыпается, но лежит не ворохнувшись, лишь приоткрывает глаза и старается понять, где он. Гул цеха за стеной, душная комната, привычное ложе успокивают его, говорят: «Дома». И тогда он поворачивается к Сергею:

— Здравствуй… Это ты? Подай-ка чайник, будь другом.

— Здорово, — отвечает ему Сергей и подходит к шкафу, подает чайник с водой.

Качанов пьет долго и жадно. Тонкая костлявая рука его с трудом держит тяжесть, вздрагивает. Наконец он утоляет жажду и говорит:

— Ну, и прекрасно… Молодец — вода.

И снова опрокидывается на свое ложе. Тело его сейчас невесомо, легкое кружение пьянит голову. Но спать не хочется.

— Сережа, — говорит он, — у тебя книжки никакой нет? Почитать бы…

— Не-а, — энергично мотает головой Сережа. — Я этим не занимаюсь. Не любитель.

— Н-да, — вздыхает Качанов.

А Сережа вдруг вспоминает:

— У тебя ж в пальто книжка есть. Из кармана торчала.

— Ну! — резво поворачивается Качанов и от нетерпения ерзает на постели; шкафы качаются, скрипят. — Правда? Ну ка, давай посмотри.

Сережа подходит к затерханному качановскому полупальто, висящему у дверей, и роется в карманах.

— Во! — показывает он Качанову журнал, но с места не сходит, медлит и улыбается, а потом достает оттуда же бутылку вина, недопитую, и тоже показывает: — И во!

Качанов немеет от восторга. Он принимает и журнал и бутылку молча, садится, разглядывает их, бутылку побалтывает и наконец говорит:

— Прекрасно… Это прекрасно… Выпьем?

Сережа отказывается:

— Не-не… Я на работе ни-ни!

— И прекрасно делаешь! — энергично мотнув стриженой, иссохшей головой, хвалит его Качанов. А сам, отложив книжку, примеряется к бутылке.

— Подожди, — останавливает его Сергей. — Я тебе закусить дам. Жинка кладет, а я ночью не могу есть. — Он вытаскивает из сумки и подает Качанову хлеб, пол-литровую банку с жареной картошкой, два соленых огурца в целлофановом мешочке и большой кусок жареного хека.

— У-ух, — довольно урчит Качанов. — Кар-р-то-шечка… Это чудесно… Огур-рчики…

Он грызет огурец так сладко, что Сергею тоже хочется посолонцевать, но он молчит. На какое-то время Качанов забывает даже о вине, но ненадолго.

Пьет и ест он аккуратно. Пропустит глоточек-другой и не торопясь закусит. Снова глоточек, и тянется к картошке, рыбу ест и огурец. И, наконец, окончив трапезу, Качанов потягивается, бормочет: «Жарко» — и снимает пиджак, рубаху, оставаясь лишь в майке.

Лениво полистав журнал, он откладывает его и долго смотрит в потолок, а потом взгляд его опускается ниже, на черное окно.

— Паршивая штука — зима, — говорит он задумчиво. — Лето — вот это прекрасно. Замечательно летом. Солнце, зелень… Люди красивые… Ты лето любишь, а? взгляд его все так же прикован к глухой черноте окна.

— Люблю, — кивает головой Сергей и смущенно добавляет: — Я купаться люблю.

— Купаться — это чудесно, — приподнимается Качанов и садится, обхватывая тонкими руками колени. Глаза его ласково глядят на Сергея. — Пляж… коричневые люди… Хорошо… Я завидую тебе. Ты крепкий, у тебя фигура красивая, на тебя женщины должны засматриваться.

— Я на пляже никогда не был, — говорит Сергей.

— А где же ты, в ванне, что ли, ныряешь? Чудак.

— Я на берегу, возле Соляной базы… Там людей нет.

— Чего ж ты, как бирюк?

— У меня плавок нет, — вздыхает Сергей. — А в трусах, в семейных, на пляж не поедешь, неудобно…

— Так купи.

— Нет возможности, — разводит руками Сергей. — Денег нету.

— Здорово, кума… Де-енег нету, — передразнивает его Качанов. — Они что ж, миллион, что ли, стоят? Пятерка какая-то.

— Пятерки лишней не имею, — кротко говорит Сергей.

— Ну и дурак! — сердится на него Качанов, закуривает.

Через минуту-другую благостное настроение вновь возвращается к нему.

— Ты купи, купи плавки, плюнь на все. А в отпуск пойдешь — на море съезди. Я люблю море… Прекрасная это штука, замечательная. — Взгляд его снова упирается в темное окно. — Я ведь пловцом был, тренером по плаванию. Учился я во Львове. Чудесный город… Зеленый такой, спокойный. Два года я там учился. А летом мы на море ехали. Инструкторами работали, спасателями. И знаешь, Сережа, вот подъезжаешь к морю, еще нет его, не видно. Но уже запах… Воздух другой. — Качанов не может усидеть на месте. Он дышит тяжело, приподнимается. Шкафы скрипят под ним. — Такой воздух, Сережа, что начинаешь по вагону бегать, как в клетке. Пьяный какой-то становишься, веселый, озорной. И не ты один, все люди. Нет, Сережа, ты плюнь на все! — горячо убеждает он Сергея. — Ты лучше поголодай месяц-другой, а на море побывай обязательно.

— Не-а, — сокрушенно мотает головой Сергей. — Финансы не позволяют. Я — сто двадцать, жена — шестьдесят. Да двое девок у меня, здоровые уже. Их одевать-обувать надо. Я их вот этим летом хотел отправить в город… как его… ну, в общем, на море, в лагерь. Возможность такая была. Школа платила пятьдесят процентов. И еще надо сорок рублей. Сорок да сорок — восемьдесят. В школе мне сказали: иди в профсоюз, там помогут. Я в профсоюз пошел, а они не дают. Мы бы и сами, говорит, поехали, если б такая возможность была. Не вышло, — разводит Сергей руками. — Пришлось дома оставить.