Рассказы

— Ну, это ты зря, — неодобрительно покачивает головой Качанов. — Да и заплатил бы эти проклятые восемьдесят рублей. Извернулся бы как-нибудь. Зато детям какая радость! Они бы долго помнили! Они бы словно в сказке побывали! Качанов волнуется, жадно курит. И там, на шкафах, под потолком, в дымном жарком полумраке, он машет руками, привстает, тянется к Сергею: — Ты, балда, понимаешь… в сказке. Синее море… Понимаешь? Нигде такой синевы нет. И неба такого нет нигде! Об этом не расскажешь! И не забудешь этого никогда! Нет, обокрал ты детей… Обокрал! А ведь деньги у тебя есть, — грозит он пальцем Сергею. — Я зна-аю, вы ведь с женой с каждой получки рублей по десять откладываете. Так что тысчонка или полторы на книжке есть. Точно? наклоняется он со шкафа и строго глядит на Сергея.

Сергей довольно посмеивается.

— Ну, точно. Не столько, конечно, но немного есть. Это обязательно надо. Без этого никак, — серьезнеет он. — А как же? На черный день. Вдруг чего случится.

— Э-эх, ты, — сокрушается Качанов. — Черный день… Это какой же такой черный день… Ну, скажи?.. Какой такой черный? Ответь?

— Как какой? — недоумевает Сергей. — Заболею я, например.

— Ну, и болей на здоровье. Тебе ведь платить-то будут столько же, по больничному девяносто процентов. Чего тебе еще надо?

— Мало ли чего, — мнется Сергей. — Случится чего-нибудь, вдруг…

— Вдруг, вдруг, — передразнивает его Качанов. — А чего вдруг — и сам не знаешь… Война? Так тебе эти деньги не помогут. Наводнение, землетрясение, холера?.. Чего вдруг-то?!

— Ну, люди не дурней нас с тобой, а все копят. Все откладывают, — убежденно говорит Сергей. — У некоторых знаешь какие тыщи лежат? — завистливо вздыхает он. — Нам такие не снились.

— Значит, на черный день все держат? — насмешливо спрашивает Качанов.

— Ну, на черный, на всякий случай… Или к старости.

— Да о каком еще черном дне ты говоришь, если у тебя каждый день черный! Черт побери! — кричит Качанов. — Ты же вот в этой дыре сидишь! В грязи, в мазуте! Изо дня в день! Вот в этой вонючей конуре! Домой придешь, щей похлебаешь, пустых… Мясо ж, наверное, не берешь? Так?

— Мясо, брат, нынче колется, — машет рукой Сергей. — Мясо мне зарплата не позволяет есть.

— Ну, вот, щей похлебаешь. В домино пойдешь постучишь во дворе. И спать! А утром опять то же. Если кружку пива раз в неделю выпьешь — уже праздник.

— Пиво я люблю, — круглое лицо Сергея расплывается в улыбке. — Пиво я летом каждый день пью. После работы, по кружечке. Жинка мне на обед дает. А я первое только возьму, — подмигивает он весело. — Экономия. На пиво как раз остается. У нас, — оживляется Сергей, — возле нашего дома, бочка стоит. Всегда пиво свежее, и народу немного… — он замолкает, но улыбка еще светит на его лице, приятные воспоминания уходят не сразу.

Казалось, лишь на минуту-другую замолк разговор, а у Сергея глаза сразу же начали слипаться. И он, плеснув из чайника воды, намочил лицо.

— Засыпаю, — виновато улыбнулся он. — Так третью смену не люблю.

— Ничего, — ободрил его Качанов. — Последний день. Завтра отдыхаешь и послезавтра. С женой пойдешь в кино или в театр.

— Не-а, — помотал головой Сергей. — Мы не ходим. Телевизор у нас. А театры я вообще не уважаю.

— Ну, а ты был там, был ли? — мягко выпытывает Качанов.

— Был. Раз. В армии еще, после войны сразу, нас водили. Не понравилось. Разговаривают, разговаривают. А вообще-то я неграмотный по этому делу. Да и вообще неграмошный, — невесело засмеялся он и так же, коверкая, повторил: Неграмошный… Шесть классов в войну. А какие тогда классы. Зимой чуть походишь. Работали все. Так вот с тех пор. Руками все могу, — пошевелил он пальцами рук. — А башка, — постучал он по ней, — не кумекает. Мне бы уж четвертый разряд давно надо. Сколько лет работаю. Все на десять рубликов побольше. А не могу эту… киматику изучать у станков.

— Кинематику, что ли? — переспросил Качанов.

— Да, ее… Ки-ме… Киматику, в общем, пропади она…

— Ну, ничего, Сережа, — ласково проговорил Качанов. Лицо его стало печальным. Как-то смущенно погладил он свою стриженую голову и лег. Заложив руки за голову, он снова стал глядеть в черное окно. — Ничего, Сережа, все нормально. Прекрасная все же у тебя жизнь, замечательная, я тебе скажу. Дом, семья, дочки… подрастут скоро, помощницами станут. Легче тебе будет. Тогда, может, и на море выберешься. А море… — вздохнул он, — это все же великолепно, Сережа.

Качанов замолчал. Он лежал покойно, и не понять было, спит или нет…

Сергей все же свет верхний потушил. И тотчас на него навалилась дремота. За стеной ровно гудел цех; за окном сделалось будто бы посветлее: то ли брезжило это, то ли просто казалось Сергею. Он с завистью посмотрел на Качанова, потом на верстак, куда можно было прилечь, но остался по-прежнему сидеть. Мало ли что случится: вдруг войдет какое начальство, будут неприятности, могут премии лишить, тринадцать рублей из кармана. Лучше уж потерпеть.

ЧУЖОЙ