Рассказы

— Ну, на пятерку, — попросил Жора. — Или на трояк напиши.

— Может, еще на рубль? — усмехнулся Котофей.

— Ну, и на рубль. Тоже деньги. Старыми — десятка.

— Брось, дядя Жора. С рублем обсмеют. Тыща — другое дело. Сразу прославился человек. А с рублем… Да и с червонцем нашим занюханным…

Жора Ногайцев все понял, блокнот и ручку убрал. Он никого не упрекнул, не обиделся. Он с самого начала знал, что все это брехня.

Отобедали. Молодежь в тени разлеглась, о чем-то своем беседуя. А Жору какой-то червячок точил и точил изнутри. Неспокойно на душе было, полезли всякие мысли.

Мятую газету со статьей и портретом уже выбросили. Но Жора не поленился, нашел ее. Он присел на кнехт, разгладил газету на коленке и стал глядеть на портрет улыбчивого парня. Котофей с Саней заметили, переглянулись, подошли к бригадиру.

— Проверяешь? — спросил Котофей.

Жора вздохнул, головой покачал.

— Нет… Я, ребята, тетку Дуню вспомнил. Тетка Дуня у нас жила по соседству, давно еще, сразу после войны. Она мне майские штаны сшила из своего материала. И отдала, носи, говорит. Без денег. Вроде подарка.

— Какие майские штаны? — удивился Котофей и на Саню поглядел. — Что за майские?

— Да носили тогда такие, на танцы, молодежь. Белый такой материал, вроде форсили. Простая холстина. А принято было. Белые штаны одевали и белые тапочки. Красиво…

— Ты, выходит, фрайером был? — засмеялся Котофей. — В белых тапочках?

Жора смеха его не принял.

— Тогда с мануфактурой тяжело было, — сказал он. — Каждая тряпка золотая. Бабы без исподнего ходили. Тетка Дуня сама раздетая. Ее премировали, она на пристани работала. Ей дали, а она — мне. Да еще сшила. Без денег отдала. Ты, говорит, молодой, тебе, говорит…

Жора не окончил, лишь рукой махнул, поднялся с кнехта:

— Ладно. Давайте работать. На этой неделе надо кончить.

И пошли работать.

А Жора Ногайцев не все сказал. Эти штаны, майские, тетки Дунин подарок, до сих пор в сундуке лежали. Жена сначала все примерялась их на тряпки извести. Жора запретил. И жена поняла. Теперь штаны на самом дне сундука лежали. И иногда, в год раз, когда все добро вынималось на просушку, Жора в руки брал свои майские штаны. Полотно было ветхое, износилось да излежалось. Жора брал штаны и глядел на них, вспоминая. Как он радовался этим штанам, прямо до смерти… Как берег их, как гладил.

И тетку Дуню вспоминал. А когда вспоминал покойную соседку, то щемило в душе и что-то к глазам подступало.

БОЛЕЗНЬ

Целый вечер Федор в огороде поливкой занимался. Как пришел с работы, включил мотор, так и пошло: сначала тепленькой огурцы да помидоры, потом лук, болгарку и всю прочую хурду-мурду. Дни стояли жаркие. На картошке ботва привяла. Федор «Каму» принес, подключил ее, и тугая струя воды ударила из шланга.

В подсученных штанах, без рубахи, он шлепал босыми ногами по мокрой земле, с соседями переговаривался, а потом вдруг замолк.

Жена его, Шура, здесь же, на огороде, возилась, но не враз поняла. Когда опомнилась, поискала глазами мужа. Он стоял подле яблони и глядел на дерево. Шланг возле ног лежал, вода журчала, а Федор стоял и глядел, Минуту, другую… И Шура поняла: началось. Поняла, но, боясь потревожить мужа, молчала, лишь поднялась от гряды. Потом все же осторожно сказала:

— Кончай поливать, отец, хватит…

Федор на голос ее неторопливо повернулся, поглядел отуманенным, не от мира сего взглядом, кивнул головой, соглашаясь. И вправду, пора было кончать поливку. Он начал собирать шланги, мотор закрывал да убирал помпу, но был по-прежнему тих и молчалив. И временами взор его возвращался к большой яблоне — «яндыковке» с алыми, ясно глядящими из листвы плодами, останавливался на ней, нехотя уходя прочь.

Шура горестно глядела на мужа. Она видела: подступила болезнь. И не ошиблась.

За ужином Федор сидел тихо, но вдруг поднял от еды глаза и сказал:

— Вот ведь какая зараза… во, малюсенькая, нет ничего, а что получается…

— Что получается? — спросила жена.

— Дерево, — ответил Федор. — Семечко, вот семечко от яблони, от груши, положим, ну, любое, — объяснил он. — Я вон в лесхозе видел, сосны сажают, семена. Веришь, прям блошиное зерно. А что получается?

— Что получается? — упавшим голосом повторила жена.

— Дерево, — окончательно отставил еду Федор. — И ты погляди, из этой блохи какое огромное дерево вырастает. Прямо немыслимое. И они ведь не перепутаются, — удивленно говорил Федор. — Из груши — груша, из яблочного семечка — яблоня, карагач там, положим, или верба — только свое. А почему? Оно же вот… Не видать, — отмерил самую чуточку на ногте Федор и жене показал. Кто же там сидит и командывает? А? Вот они взяли бы и перепутались. Хотя бы промеж себя, в яблонях. Они же семечки одинаковые, «яндыковка» там или «симиренко»… Но семечки одинаковые… — не на шутку заволновался Федор. Они б взяли да перепутались. Ведь они откуда знают, какими расти… Яблоня да яблоня. А вот тебе и яблоня… — развел он руками. — Они, выходит… Каждому свое, — уважительно проговорил он. — Все по закону.

Он замолчал, наморщил лоб в страдальческом раздумье, пожаловался жене: