Рассказы

Птица выпорхнула из котелка, отряхнула мокрые крылья и полетела к двери, за которой были новобрачные. Обернулась золотой пчелой и влезла в замочную скважину, где стоял упоительный запах молодой горячей плоти. Закружилась над головой Бойки, села ей на плечо. Поползла вниз, подняв крылышки, залезла за пазуху и со всей силы вонзила свое жало. Бойка подошла к зеркалу и дрожащими руками стала поправлять волосы.

— Ты что это? — спросил Момчил.

— Хочу выйти!

— Зачем?

— Плясать буду!

— Нашла время!

— Буду плясать!

— Раз хочешь плясать, выйдем! — покорно встал Момчил.

Молодая опустила на лицо фату, резко дернула ручку и распахнула дверь. Все глаза в горнице уставились на нее.

— Не хочу эту песню! — крикнула она и стрельнула глазами на Ивана. — Давай рученицу!

— Давай рученицу, милачок! Раз Бойка желает, и я желаю! — подскочил сторож, пьяно размахивая руками, как огородное чучело. И пошел в пляс, не дожидаясь музыки.

Иван опустил глаза и посмотрел на белые чулки молодой; нагнувшись, она снимала туфли. Может и безрукавку снять, но еще не смеет…

— Давай, что ли! — толкнул его дед Раздолчо и пустил монету в горло гыдулки. — Плачу́!

Музыкант рассеянно начал рученицу. Первым встал отец Момчила, тяжело повел плечами и начал хлопать в ладоши — две большие лопаты ударялись одна о другую. Перед ним петухом скакал Димо-сторож. Но вот встал Кольо-гайдук, ухватил пьяного сторожа за антерию и оттащил к стулу. Тогда пустилась в пляс Бойка, размахивая полотенцем, которое схватила со стола вместо платка. Она пошла мелким дробным шагом, будто перебирала ногами просяные зернышки. Потом резко подпрыгнула на обеих ногах, и Арабин отозвался тяжким топотом, будто камни толкал. Закачался весь дом, загремел, зазвенели окна, затрещал потолок. Сонные дети проснулись, начали тереть кулачками глаза и оглядываться, как испуганные зайчата.

— Град идет! — промолвил про себя Момчил и прислонился к притолоке. — Птенец выпал из гнезда, залитого дождем, прыгает по веткам, под листьями, а градины — что орехи. Будет ли он жив, когда мать вернется в гнездо, когда припечет солнце и засветится лес, запоют тихую песню колокольцы на шейках ягнят, что разбредутся по полянам? Град идет над моим домом и бьет черепицу!

Заложник пошел вприсядку между плясунами, охваченный огнем рученицы, уперся руками в землю и перекувырнулся. Башмаки его ударились в подол бабке Златарке, и она начала его клясть.

— Чтоб ты лопнул, проклятый! Чтоб тебя черви сожрали! Убил до смерти!

Иван мотнул головой и подошел к свату. Долго играл для него одного, пока тот не упал без сил на подушку. Потом музыкант повернулся к Бойке. Поднял глаза и посмотрел на нее. Меж ними пробежала молния. Она подожгла фату и превратила ее в пепел. Сгорел и свадебный венок. Сгорел и Момчил, тихий парень, что подобрал птенца, побитого градом, и согревал его своим дыханием. Долго Бойка носилась вихрем по комнате, как лесная русалка, под изумленными взглядами гостей, пока наконец не обессилела и чуть не упала. Муж подхватил ее на руки и унес в комнату. Опустил ее на кровать, запер дверь и задул лампу.

Когда пропели вторые петухи, заложник и сторож вышли из комнаты молодых. На очаге посвистывал кувшинчик, полный огненного зелья. Ракия уже закипела; в очаге догорали грушевые поленья, вокруг валялись в беспорядке пустые кастрюли, горшки, противни, миски. Димо быстро выхватил из-за пояса стаканчик, подпер донышко пальцем снизу и наполнил его доверху. Топур-паша схватил кувшинчик. Они вышли к свадебщикам и направились к отцу молодой. Кольо-гайдук встал, чтобы принять ракию от заложника. Глаза его просияли. Будто мельничный жернов свалился у него с плеч. Он как огня боялся Бойки. Вдруг дочь осрамила его род и дом? Вдруг этой ночью ему вымажут ворота дегтем? Но когда он увидел, что ему подносят гретую ракию — на душе стало легче.

— Держи ракию крепче, милачок! — засмеялся сторож.

Гайдук Кольо протянул руку, но как только взялся за стакан, Димо отпустил палец, и ракия полилась на стол.

— Со свадебкой! — крикнул сторож.

Кольо-гайдук покачнулся — его ударило прямо в сердце, — обвел горницу безумными глазами, потом зверем бросился на сторожа. Схватил его за шею и начал душить. Сильные руки сгребли его и дернули назад.

Арабин крикнул. Голос его грянул громко, будто из пустого погреба. Все застыли.

— Рубаху!

— Рубашку принесите! — подхватил поп Димитр.

Топур-паша засеменил к комнате молодоженов, исчез за дверью и скоро вернулся. Все бросились глядеть невестину рубаху.

— Мама, подними меня повыше, я тоже хочу посмотреть, мамочка! — захныкала какая-то девочка.

— Свадьба кончилась! Бери свою дочь и убирайся из моего дома! — Арабин встал перед сватом и расставил руки.

— Кто посягнул на мою дочь? — заревел Кольо-гайдук и страшными глазами обвел гостей. В его взгляде было безумие.

В это время из комнаты показался Момчил с ружьем в руках.

— Я посягнул, — сказал он. Холодный пот заливал его лоб. Сердце куда-то упало, будто перезрелый плод.

Его никто не слышал.

— Я посягнул! — крикнул Момчил, и все замерли.