Рассказы

   Клим почесал затылок, нагнулся к мешку, хотел было поднять его и идти к другому заборщику, но, увидев, что и у других толпится немало народу, и вспомнив примету старинных людей, что если не продать первому, то не выгадаешь и у второго,--- крякнул, опустив опять мешок, и проговорил:

   -- Ну, ладно, держи; сейчас еще принесу.

   И, положив мешок у ног торговца, Клим стал таскать к нему другие мешки.

   Когда Клим перетаскал мешки, торговец взял низенькую широкую мерку и гребло и, поставив ее на подстилку, велел мужику насыпать ее. Клим насыпал меру, ему пришлось досыпать из другого мешка: дома он насыпал в каждый мешок по три меры и еще с прибавкой, а тут целой четверки не хватило. Клим остановился.

   -- А ты, почтенный, должно быть, шибко верхи пускаешь, -- заметил он торговцу, -- семя-то не хватает.

   -- Мерил как следует, -- грубо проговорил торговец, -- и мера законная. Видишь печати?

   -- Вижу, да только что-то не того... Я дома ровно по три меры в мешок-то насыпал.

   -- Я не знаю, по скольку ты дома насыпал и чем ты насыпал; ты, може, дома вместо меры-то жениным чуняком мерил. А мы покупаем на свою меру; хочешь, отдавай, а не хочешь, убирайся, -- не нуждаемся.

   Клим прикусил язык и стал высыпать другие мешки; в тех тоже не хватило. Из двенадцати мер еле-еле набралось одиннадцать.

   Получив деньги за семя, Клим пошел продавать овес. Овсом он хоть и отмерялся, но цену получил самую дешевую: всего два рубля с четвертью.

   Стал считать, сколько всех денег получил мужик. Вместо пятнадцати рублей, которые он так рассчитывал получить, едучи дорогой, -- насчитал двенадцать с копейками. Клим низко опустил голову и закручинился.

   "Вот тебе раз, -- сказал он сам себе, -- почти трех рублей не хватает до того, что загадал давеча. Как же это быть-то?"

   Он стал снова перечислять свои нужды и разгадывать -- хватит ему этих денег на покрытие их или нет. Для этого он забрался на телегу и по пальцам стал высчитывать, сколько на что ему нужно. Долго он то загибал, то отгибал пальцы на левой руке и, высчитавши все, проговорил сам с собою:

   "Если на оброк пойдет меньше семи рублей, да валенки с рукавицами подешевле купить, да на мельницу денег не оставлять, а отдать мукой, а крышку к седелке совсем отложить покупать, то, може, и натянешь, а если не так, то ни за что не хватит..."

   И он почувствовал, как в сердце его вливается жгучая горечь и быстро наполняет его; вот она заполнила всю грудь ему, вытеснила воспоминание о той радостной надежде, с которой он ожидал этого дня и с которой так стремился на этот базар, и помутила свет в глазах.

   -- Тьфу ты, черт! -- сердито отплюнулся Клим и соскочил с телеги, подпихнул к морде лошади клок сена, ткнул ее кулаком в бок и проворчал: "Ну, жри, что ли!" -- отошел от повозки и пошел опять по базару...

IV

   Опять раза три прошел по рядам Клим, но ни перед чем не остановился, ни к чему не прицепился. Он не знал, на что ему потянуть деньги, с чего начинать покупать. Он хотел было идти по ряду четвертый раз, как на повороте ему встретился ихний староста и проговорил:

   -- А, живая душа! С выручкой, что ли?

   -- С выручкой, -- угрюмо молвил Клим и заправил пальцы за кушак.

   -- Ну, так давай, пока горяченькие-то, а то истратишь на что и не расплатишься.

   -- А сколько тебе? -- спросил Клим.

   -- Сколько? Чай, сам знаешь: семь рублей шесть гривен оброку да два рубля десять пастуший.

   -- Как семь шесть гривен? Прежде ровно по семи сходило! -- удивился Клим.

   -- И по шести с четвертью с половины брали, да то время ушло, -- сказал староста, -- нонче как раскладка, так и прибавка.

   -- Отчего же это? -- спросил Клим.

   -- Оттого... Начальства больше стало. Больше начальства, больше и сбору, такой порядок.

   Клим тяжело вздохнул, достал деньги, отдал старосте и пошел прочь от него.

   -- Два рубля семь гривен осталось, что на них делать, куда их потянуть?

   И горечь, появившаяся в его сердце, все шире и шире разливалась в груди. Он опустил голову, нахлобучил шапку и медленными шагами двигался по ряду. Долго он шел, не намечая вокруг себя ни суетни проходивших по рядам мужиков и баб, ни клянчанья торговцев у палаток, только на конце села он очнулся, и очнулся потому, что его окликнули. Клим поднял голову: перед ним стоял Селиван.

   -- Ну что, расторговался, что ли? -- спросил его кум.

   -- Расторговался.

   -- И я все продал. Только что, брат, за бесценок почти.

   -- Не говори, -- махнул рукой Клим и тяжело вздохнул.

   -- И ты, знать, продешевил?

   -- И продешевил, и промерялся, одно к одному.

   -- Не выручил, что загадывал-то?

   -- Куда тут!

   -- Значит, и с нуждами не справишься?

   -- Остатный овес продам, справлюсь.

   -- А на семена опять займать?

   -- Что ж ты поделаешь-то! ничего не попишешь.

   -- Так надо бы в трактир идти, -- сказал Селиван.

   -- И я так думаю, -- молвил Клим, -- денег осталось столько, что только пропить их и следует.

   И кумовья отправились в гостеприимное заведение.