Рассказы

Эди припомнила, что хлеб у неё остался.

— Покорми его на балконе, только не здесь, — сказал Коган, а потом обратился к птице:

— А после этого выметайся отсюда!

Шварц прищурил оба своих птичьих глаза и жалобно простонал:

— Я так устал, и мне предстоит такой дальний путь.

— Куда ты направляешься, на север или на юг?

Шварц, еле приподняв свои крылья, пожал плечами.

— Ты не знаешь, куда летишь?

— Я всегда лечу туда, где есть добрые люди.

— Ну, па, разреши ему остаться, он же всего лишь птица, — стал просить Мори.

— Ладно, оставайся на одну ночь, но не больше! — уступил Коган.

Когда утром Коган начал выгонять птицу из дома, Мори заплакал. Таким образом Шварцу удалось задержаться ещё ненадолго. Мори всё ещё был на каникулах, и все его школьные друзья разъехались. Ему было очень одиноко, и Эди радовалась тому, что мальчику весело играть с птицей.

— Птица никому не мешает, — уверяла она Когана, — к тому же она вовсе не прожорлива.

— А что ты будешь делать, когда она нагадит?

— Она будет пачкать с дерева, перелетев через улицу, никто и не заметит, если не будет проходить мимо.

— Ну ладно, — согласился Коган, — но я решительно против. Я тебя предупреждаю, надолго этот Мистер Шварц здесь не задержится.

— Чем тебе так не угодила эта бедная птичка?

— Тоже мне нашла бедную птичку! Да этот шельмец хитёр, как лиса! Он, видите ли, считает себя евреем!

— А почему тебя это так раздражает?

— Еврей-птица! Чушь какая-то! Один неверный шаг — и я вышвырну его отсюда со всеми его птичьими потрохами!

По настоянию Когана, Шварц жил на балконе в новом деревянном скворечнике, который купила для него Эди.

— Премного благодарен, — сказал Шварц, — хотя я бы предпочёл человеческую крышу над головой. Вы же знаете, как это важно в моём возрасте. Я люблю тепло, окна, запахи кухни. Я бы не отказался время от времени пролистнуть «Еврейский Утренний Вестник», а ещё я бы выпил шнапса, так как он восстанавливает моё дыхание, с Б-жьей помощью. Но что бы вы мне ни дали, жаловаться я не стану.

Тем не менее, когда Коган принёс домой птичью кормушку, наполненную сухим зерном, Шварц отрезал:

— Это я есть не стану!

Коган вышел из себя:

— В чём дело, косоглазый? Что, жизнь малиной стала казаться? Ты забыл, что значит быть перелётной птицей? Я готов поспорить, что уйма знакомых тебе ворон, неважно, евреев или нет, зуб дадут за такой корм!

Шварц ничего не ответил. Что можно сказать такому грубому молодчику?

— Это не для моего желудка, — объяснил он позднее Эди. — От этого у меня колики. Так что уж лучше селёдка, пусть даже она вызывает жажду. По крайней мере, дождевая вода ничего не стоит, — печально прокаркал Шварц и выдавил скупой смех, судорожно хватая воздух.

Стараниями Эди, которая была хорошей хозяйкой и умела делать покупки, Шварцу всегда доставалась селёдка, а иногда и с кусочком картофельной латкес. Бывало даже, ему перепадало немножко супового мяса, когда Коган смотрел в другую сторону.

Когда в сентябре начались школьные занятия, Коган вновь захотел избавиться от птицы. Но Эди всё-таки удалось уговорить его подождать ещё немного, чтобы дать Мори время освоиться.

— Оторвать от него птицу прямо сейчас — значит повредить его успеваемости, ты же помнишь, сколько неприятностей мы имели в прошлом году.

— Ладно, но я обещаю тебе, что раньше или позже мы избавимся от этой птицы.

Хотя Шварца никто не просил, он взял на себя всю ответственность за учёбу Мори. В благодарность за хорошее отношение хозяев в те короткие ночные часы, когда его пускали в дом, он следил за тем, как мальчик выполняет уроки. Он усаживался на комод возле парты Мори, в то время как мальчик старательно корпел над домашним заданием. Мори был неутомим, и Шварц аккуратно направлял его энергию в нужное русло, приучая его к регулярным занятиям. Он также выслушивал его визгливое пиликанье на скрипке, время от времени удаляясь в ванную, чтобы дать передохнуть своим ушам. Потом они играли в домино. Мальчик без энтузиазма играл в шашки, а научить его игре в шахматы было просто невозможно. Когда мальчик болел, Шварц читал ему комиксы, хотя сам он их недолюбливал. И надо сказать, что вскоре успехи Мори заметно улучшились, и даже учитель музыки стал хвалить его игру. Эди признала в этом заслугу Шварца, хотя он благодарностей и слышать не хотел.

Тем не менее, он гордился тем, что в дневнике Мори не было оценки ниже, чем «удовлетворительно», и даже выпил по этому поводу шнапса, уступив уговорам Эди.

— Если его нынешняя успеваемость не ухудшится, я без проблем пристрою его в один из самых престижных колледжей, — сказал как-то Коган.

— Как бы я хотела, чтобы так и было.

Но Шварц покачал головой:

— Он хороший мальчик, у вас нет причин для беспокойства. Он не станет бандитом или проходимцем, Б-г этого не допустит, но учёным он никогда не будет. Вы понимаете, что я имею в виду, хотя из него может получиться неплохой технарь. В наше время в этом нет ничего постыдного.

— Если б я был на твоём месте, я бы не совал свой длинный нос в чужие дела, — сказал разгневанный Коган.

— Гарри, пожалуйста, — взмолилась Эди.