Рассказы

Он помял пластырь в руках, счистил с него блестящую бумажку. Потом нарочно уронил. Кусочки полетели вниз, как лепестки цветка и приземлились на её рубашку.

Ухватившись за липкие края пластыря, он опустил его марлей на ранку.

Ему хотелось сделать ей больно.

Нет! Не надо!

Ему хотелось схватить её палец, надавить, вцепиться в край раны и потянуть кожу, чтобы она дёрнулась, чтобы закричала.

Нет! Только не Линн!

Быстро, как только мог, он прижал пластырь к ране, прилепил его, отвернулся и устремился в кабинет.

— Чарльз? — окликнула она. — Чарльз, ты в порядке?

Он не ответил. Он плюхнулся в свой вращающийся стул, скрючился и обхватил колени.

Всё, уже всё, — сказал он себе. — Ты этого не сделал. Линн даже не заподозрит…

Позади раздались её тихие шаги. Она положила руку ему на плечо.

— Что случилось?

— Просто… порезы. Мне от них плохо.

От её руки вдруг стало тесно в штанах.

— Если бы я знала… Это что, фобия какая-то?

— Может быть, наверное.

Она смягчилась:

— Так вот почему ты всегда носишь с собой пластырь, да?

— Ага.

Она похлопала его по плечу.

— Может, тебе от свежего воздуха полегчает? — сказала она. — Может, пойдёшь уже. А я закрою библиотеку.

— Хорошо. Спасибо.

Он дождался, пока она ушла и вышел с портфелем на улицу. Вечер был туманным и слякотным.

Взволнованный воспоминаниями о порезе, он задержался у входа. Вскорости погас свет в верхних окнах. Он представил её там, одну среди стеллажей, её порезанный палец, нажимающий на кнопку выключателя.

Его швейцарский нож бугорком прижимался к бедру. Он скользнул в карман брюк и погладил гладкую пластмассовую ручку.

И попробовал на вкус мысль о том, как исполосовать её этим самым ножом.

Просто дождаться, пока она выйдет, и…

Нет!

Он отвернулся от библиотеки и медленно пошёл прочь.

В своей квартире, в трёх кварталах от кампуса, Чарльз улёгся спать. Но не заснул. В голове кружились мысли о Линн.

Не думай о ней, — сказал он себе.

Нельзя.

Но это было бы так восхитительно.

Но нельзя.

Линн училась на магистратуре. Как и Чарльз, она подрабатывала в Уитморской библиотеке. Все знали, что они работают в одно и то же время. На него падёт слишком много подозрений.

Кроме того, она ему на самом деле нравилась.

Чёрт побери!

Забудь о ней.

Он попытался. Он попытался думать о других.

Как они визжали и кричали. Как выглядели их лица. Как пронзается кожа. Как алые ручьи крови вытекают из берегов разрезанной плоти, бегут и расходятся, сливаются в новые течения и скользят по бархатистым полям, образующим мерцающие бассейны во впадинах тела, стекают вниз по наклону.

Сколько тел, вздрагивающих от ужаса или бьющихся в агонии! Сколько хлещущих ран!

И все — у незнакомцев.

Если не считать лицо, тело и раны его матери. Борясь с ошеломляющим потоком образов, пытаясь противостоять мыслям о Линн. Он сосредоточился на матери. Её голосе из-за двери.

— Солнце, принеси мне "Бэндэйд", пожалуйста.

Он увидел себя, увидел, как входит в заполненную паром ванную, тянется к аптечке за жестяной банкой с пластырями, берёт один и направляется к ванне, где лежит мать. Вода в ней мутная. По её поверхности плавают клочья мыльной пены. От её грудной клетки поднимаются два блестящи влажных островка, удивительно круглых и гладких, на вершине каждого — кожа оттенком порумяней, выступающая наверх. От одного взгляда на эти островки Чарльз почувствовал себя как-то непривычно и смутился.

Мать держала в руке бритву. Левую ногу она держала над водой, упёршись ступнёй о край ванны под одной из ручек крана. Порез расположился между её коленкой и местом, где колыхалась вода.